Смиренное дыхание которых
Вдруг наполняло лес таинственною песнью,
Нежданною и чистой,
И росло, смеялось, плакало, роптало и шуршало.
Марсий был искусен и терпелив.
Он иногда работал на заре иль при луне,
Поглаживая темную бородку
С серебряною проседью.
Он знал прекрасно тысячи приемов
Срезать тростник — короткий или длинный,
И о звуке:
Как следует приставить губы, сделать,
Чтоб брызнул звук пронзительный и чистый,
Иль нежный, иль глухой, короткий или тихий,
Как сохранять дыханье,
Как сидеть,
Как ставить руки
Локтями вниз,
И многое другое...
Он не любил играть, когда могли услышать
Он никогда из грота не спускался,
Чтоб вызывать на состязанье в пенье
Окрестных пастухов, как прочие сатиры.
По вечерам, когда все люди спали,
Беззвучно он скользил по влажным травам
И уходил порою до рассвета
На склоны гор и, севши там меж сосен,
Глядел в молчанье в бесконечность, в ночь...
И флейта лес дыханьем наполняла,
И чудо! — каждое, казалось, пело
Во мраке дерево. Его таким я слышал,
И был велик, таинственен, прекрасен
Огромный лес, живущий в малой флейте,
Со всей своей душой, с листвой, с ключами,
И с небом, и с землей, и с ветром.
Но те, что слышали его,
Смеялись, повторяя:
«Этот Марсий сошел с ума,
Его напевы плачут, потом смеются,
Вдруг смолкают, возникают...
И, бог весть почему
Умолкнув, плачут снова».
— «Он не умеет петь по правилам
И прав, играя только для лесных деревьев» —
Так говорил фавн Агес — знаменитый
Певец, завистливый соперник.
Он был стар, имел один лишь рог,
И не любил он
Mapсия.
В то время Аполлон
Остановился, проходя страною Аркадийской,
На несколько часов у жителей Келены.
Был собран хлеб, и близки сборы
Винограда.
А так как грозди были тяжелы,
И полны житницы,
И все довольны,
То с радостью приветствовали бога-
Кифареда.
Прекрасен был стоявший в диске солнца,
Касаясь струн великолепным жестом,
Надменный бог, торжественный, довольный
И царственный. Порою отирал
Он пот с чела. И струны лиры пели,
И черепаха рокотала глухо.
И гимн вставал, размеренный и строгий,
Над мирною и пурпурной землею.
А лира пела под руками бога,
Как бы охваченная пламенем...
Толпились все кругом —
И пастухи и пастыри,
Пастушки, рыболовы, дровосеки
Сидели вкруг него;
И я, старик, один в живых из всех,
Кто некогда внимали звукам
Великой лиры.
И фавны, и сильваны, и сатиры
Окрестных рощ, равнин и гор
Сошлись, чтобы послушать Аполлона.
Один лишь Mapсий
Оставался наверху,
В пещере,
И, лежа,
Слушал сосны, пчел и ветер.
О Марсий!
Туда они пришли искать тебя...
Когда умолкла лира, все хотели,
Чтобы Певец послушал наших песен.
И, кто на дудочке, а кто на флейте,
Будили эхо.
По очереди каждый пел.
И доходили песни до уха бога —
Наивные, глухие, грубые.
Порою два певца перекликались,
И песни двух соперников, сменяясь,
Фальшивили, и ритмы их хромали.
А Аполлон их слушал благосклонный,
Безмолвный, стоя в сиянье солнечном,
Внимательный и к пастухам, и к фавнам,
Неутомимый, снисходительный,
Бесстрастный...
Пока не появился Агес. Был он стар,
Морщинист, безголос, страдал одышкой,
А когда-то искусен был на флейте,
Но с годами лишились силы пальцы. И когда
Беззубым ртом он дунул —
Из флейты знаменитой родился звук
Такой пронзительный и режущий,
Что Аполлон не мог не улыбнуться
И сделал вид, что поправляет струны лиры.
Но старый Агес
Заметил улыбку
И был расстроен.
«Раз он улыбнулся, услыхав меня,
Наверно рассмеется, услыхав Марсия», —
Подумал Агес
И богу о сатире начал говорить.
Как съевший меда уж не помнит воска —
Улыбку Лирника, когда он рассмеется
Над Марсием,
Они забудут.
Он пришел
Толпа раздалась,
Чтоб пропустить его.
Он шел, спеша,
Сухими, быстрыми, короткими шагами,
Как некто, кто торопится скорее кончить дело.
Он нес
