юлил глазами, без конца щипал подбородок. А потом, скрипнув протезом, неожиданно раскланялся и хлопнул дверью, видимо, не понимая ни Дору, ни свою жену, ни того, зачем заходил сюда.
После его визита Дора совсем упала духом. Приуныв душой, стала избегать, сторониться людей. Когда же разговаривала с кем-нибудь, странно улыбалась, вроде угадывая у собеседника какие-то тайные мыслишки. А вот сейчас эта — неожиданная, давно забытая активность, тоже, однако, не совсем натуральная, извиняющаяся, но въедливая.
— Фу ты черт!..— крутил головой Димин.
Утро было серенькое, хмарное, будто только недавно прошел дождь и скоро пойдет снова. Хмурое небо низко нависло над крышами домов, и казалось странным, что дома и асфальт совсем сухие.
Это тоже угнетало. Но дойдя до парткома, который размещался в бараке-времянке, Димин все-таки кое-что придумал. Следовало сходить в литейный или вызвать после работы секретаря цеховой парторганизации с Шарупичем и выяснить, как дело с рационализаторством и охраной труда. Стоило поговорить насчет этого и с Сосновским. На ступеньках крыльца он остановился, поправил галстук, шляпу и с озабоченным официальным видом вошел в коридор барака.
5
Едва схлынули первые телефонные звонки, Димин направился к главному инженеру и вместе с ним пробыл в литейном до обеденного перерыва. Но, как выяснилось, и этого времени оказалось мало, и они остановились возле заводских ворот — договаривать.
Через проходную шли рабочие — в спецовках, в комбинезонах. Шли неторопливо, устало, как люди, которые много поработали и которым предстоит еще немало сделать. На лицах почти у всех характерное выражение: не то задумчивости, не то спокойной ясности, какой светятся лица тружеников в час короткого и потому дорогого отдыха.
Занятый своим, Сосновский механически отвечал на приветствия и всё говорил и говорил о кашинском барабане с возмущением оскорбленного человека.
— Привык командовать и партизанить! У нас ведь завод, производство…
Профессия накладывает отпечаток на людей. Димин был электриком, а значит ремонтником, и сама работа приучила его к неполадкам, промахам и даже авариям. В душе он считал их естественными. Даже штурмовщина сдавалась ему неизбежной. «А как же оно будет иначе? Разве можно обижаться на то, что люди болеют, что их лихорадит?» И, удивленный вчера позицией главного инженера, снова дивился его запоздалому возмущению. «Неужели оправдывается таким образом?..»
Осторожно, чтобы не шибко задеть, Димин пошутил:
— За царь-барабаном, Максим Степанович, более важные вещи стоят. Но простите, я не пойму, как вы вообще относитесь к этому-то вот производству?
Сосновский смешался, но ответил так же шутя:
— Положительно, дорогой секретарь, положительно. А ты что — сомневаешься?
В воротах показался могучий двадцатипятитонный самосвал. Выстрелив из выхлопной трубы густым темным дымом, он покатил по асфальтированной дорожке.
— Завод — это его работа,— сказал Сосновский, посматривая на самосвал.— И если б она была лучше, я, конечно, любил бы тоже лучше…
Он брился электрической бритвой, и лицо у него всегда было беловатое, будто припудренное. Но теперь оно сдавалось воспаленным.
— Ты не удивляйся,— ухмыльнулся он, замечая недоумение Димина.— Я ведь тоже о чем-то мечтаю, хотя не всегда, как пионер, говорю об этом. Потом убедишься, может быть…
Увидев их, от проходной подошел Михал Шарупич. Был он озабочен, смотрел под ноги. Морщины резко прочерчивали его потемневшее от высохшего пота лицо и делали Михала старше.
Сосновский заторопился, взглянул на часы и приподнял шляпу:
— Извините, товарищи. Секретарша, наверное, уже все цехи обзвонила,— Но что-то вспомнив, приостановился.— Совнархоз просит соображения насчет специализации прислать. Поторапливает. Судя по всему, отбой начинают бить. Вот бы! От завода, как и человека, большого проку тоже, конечно, смешно ждать, ежели он рассыпал горох на шестнадцать дорог,
— Значит, сызнова война? — прищурился Димин.
— Зачем?.. Некоторые соображения изложу…
Михал проводил взглядом высокую фигуру главного инженера и вздохнул.
— А как Рая, Петро?
— Идем в партком, там поговорим,— неопределенно ответил Димин, думая о разговоре с Сосновским.
_ Нет, я так… Меня, поди, тоже ждут...
Димин собрался остановить Шарупича, как бывало, взять под руку, заглянуть в знакомые глаза, но не сделал этого. Словно что-то обдумывая, он постоял немного, выждал, пока Михал затеряется в потоке рабочих, и лишь тогда двинулся к проходной; все-таки сподручнее, если между тобой и людьми есть небольшое расстояние. Люди тогда больше уважают тебя, и ты сам чувствуешь себя свободней.
«Лобастый был не дурак!..»
Однако получилось так, что на площади они опять оказались вместе, но заговорить не смогли и пошли молча.
К счастью, их догнал Комлик. И хоть виделся с ними в цехе, поздоровался второй раз. Попросил закурить.
— Все побираешься,— немного просветлел Михал и полез в карман.
— А чего там теряться? Сегодня ты мне дашь, завтра я у тебя возьму,— желая угодить обоим, забалагурил Комлик.— Нехай балансами бухгалтера занимаются. Для них счеты выдумали. А мы без счетов раньше обходились и зараз, бог даст, обойдемся. Что, нет? Может, не то время?
— Не то,— вздохнул Михал, и Димин почувствовал в его словах упрек.
— Вот ты, секретарь,— вел свое Комлик, закуривая,— в свои права вступил. Для тебя человек зараз — самое главное. Скажи ты ему, что такое правда.
— Не трепи языком, Иван,— солидно бросил Димин.
Несговорчивый и крикливый, Комлик, однако, любил мирить других.
— Чего дуетесь? Вы ж свои! Ну, нехай нас не всех признают, бог с ними. Но помнишь, Петро, как раненный лежал у меня и ухаживали мы за тобой? А? — сквозь широкую зевоту сказал он.
Однако слова его вызвали совсем противоположное. Михал хмуро взглянул на Димина и твердо сказал;
— Ты думаешь, я только о дочерях хотел с тобой побалакать. Не-ет! Я должен был по старой дружбе предупредить тебя. Со стороны ведь видней. Не знаю, что вы там говорили с Сосновским раньше, какие решения принимали. Но у нас ты только поддакивал то ему, то Кашину. Даже в мелочах не отважился им возразить! А говоришь, идем в партком…
— Ну знаешь! — оборвал его Димин и упрямо закрутил головой.— Что вам от меня нужно? Действительно правды какой-то небесной? Не сговорились ли вы?
— Да, правды.
— Так чего ж тогда учите меня, как первоклассника? Раньше будто и не замечали, а как выбрали — хором учить кинулись. И директор, и Сосновский, и ты, и жена. Да если вы такие умные — вот вам ключи от сейфа! Берите и руководите на здоровье. Соглашайтесь, не соглашайтесь, в мелочах, в главном — как угодно.
