более твердо повторил: — Садитесь, пожалуйста.
Однако сесть Сосновский не успел. Все увидели, как из подъезда дома, где жили Шарупичи, спотыкаясь и чуть не падая, к бульвару бежала Нина — Комликова падчерица. Платок она держала в руке и, когда спотыкалась, взмахивала им.
— Я к дядьке Михалу хотела, но его дома нету. Что же теперь будет, Лёдя? — подбежав к скамейке, стала объяснять она.
Обратив внимание на Сосновского, девушка осеклась, но превозмогла замешательство и затараторила с еще большим отчаянием:
— Что делать нам? А? Мамка перетряслась вся… Помогите, товарищи!..
— Да успокойся ты,— почти приказал Прокоп и поднялся: в таких случаях в нем пробуждалось чувство ответственности за других.— Расскажи чин чином.
Девушка судорожно глотнула слезы и вытерла платком губы.
— Сегодня суд был. Нам с мамой половину всего присудили. А как вернулись, отчим за топор схватился. Кричит, в драку бросается. Грозит, если не сойдем куда, убьет нас. И дома не пожалеет — спалит. Все на ветер пустит. А куда мы без крова?
— Айда! — распорядился Прокоп.
Помедлив, вслед за молодежью побрел и Сосновский, чувствуя, что не может остаться один, хоть видел, как все возмущены.
Задыхаясь, Прокоп и Лёдя первыми вбежали на Комликов двор. Пиная, чтобы не попали под ноги, ленивых придурковатых кур, добрались до крыльца. Двери в доме оказались распахнутыми, и вокруг было тихо.
— Ах, мамочка ж ты моя! — истошно заголосила Нина и кинулась в сени.
Комличиха отозвалась плачем и, пошатываясь, показалась на пороге коридора. Остановившись в дверях, прислонилась к косяку, и грузное тело ее затряслось. Она заслоняла собою свет, исплаканного лица ее почти не было видно, но Нина заголосила снова.
— Он там, в саду! Туда ступайте! — шевельнула рукой Комличиха.
Комлик рубил деревья. Несколько яблонь беспомощно лежали на земле. Было что-то дикое и несправедливое в том, что они повержены и лежат во всей своей красе, а на ветвях и под ними желтеют спелые яблоки.
Лёдя вообще без боли не могла видеть, как валят деревья. Ей казалось, что они падают со стоном и, поворачиваясь, ударяются о землю виском. А тут еще были доверчивые, добрые яблони!
— Дядька Иван, что вы делаете? — не своим голосом закричала она.—Опомнитесь!
Комлик был страшен. Лохматый, в расстегнутой рубахе, вылезшей из штанов, он высоко взмахивал топором и, гакая, опускал его на ствол яблони. Топор глубоко входил в живую древесину, яблоня вздрагивала, как от испуга, и с нее срывались самые спелые яблоки. Падали они после каждого удара, и было слышно, как, прошелестев меж ветвей, глухо стукались о землю. От ярости Комлик вспотел. Космы волос упали на лоб и прилипли к нему. Это, верно, тоже раздражало Комлика, и он, перед тем как ударить топором, встряхивал головой и проводил рукавом по лбу.
На Лёдин крик он не обратил никакого внимания. Только перекосил рот, ощерился и стал рубить яростнее.
Когда и с этой яблоней было покончено, Комлик подскочил к рябине. На ней краснели гроздья, а на макушке белели цветы — она, видно, цвела второй раз. Рябина была еще тонкой, и Комлик с одного удара срубил ее. Но больше орудовать ему не довелось. Прокоп и Трохим Дубовик схватили его сзади, заломили за спину руки и отобрали топор.
Лёдя боялась, что начнется драка. Но без топора Комлик враз обвял и, сгорбившись, сел на срубленную рябину. Смотреть на него было тяжело, омерзительно, и Лёдя пошла из сада. За ней потопали остальные. Только Трохим Дубовик, взяв топор, направился в дом вместе с Ниной, которая все это время, всхлипывая, стояла на крыльце.
— Гад! — тяжело дыша, выругался у калитки Прокоп.— А я когда-то защищал его, переживал. А он, оказывается, готов и преступником стать. Айда, Кируха, я тут...
Прокоп решительно, хотя делал это впервые при всех, взял Киру под руку, и, не оглядываясь, они быстро пошли от дома.
Лёдя проводила их взглядом, пока они, склонив друг к другу головы, не повернули за угол улицы, и осмотрелась. Комлик все еще сидел на срубленной рябине и, будто поддакивая кому-то, кивал головой. Руки его бессильно лежали на коленях, весь он был как выжатый.
— Трохим! — позвала Лёдя и только тут заметила, что рядом с ней, ковыряя тростью землю, стоит Сосновский.
— Какая косная дикость! — сказал он.— Ни жалости, ничего… Оказывается, мы жестоки не только друг к другу, но и к природе…
— К сожалению, жестоки…— согласилась Лёдя и заметила, как обрадовало Сосновского ее согласие.— Сейчас я, может, больше всего и ненавижу это…
Он перестал ковырять землю. Поднял на Лёдю глаза и почти просительно предложил:
— Давайте зайдем в дом, поговорим с хозяйкой. Это чрезвычайно важно.
4
Обычно гроза приходит из-за небосклона. Показывается темная лиловая туча, обнимает небосклон и, глухо урча на краю земли, тянется к солнцу. Потом, закрыв его, сотрясается от громовых раскатов, перегудов и проливается дождем. А сейчас гроза разразилась внезапно, враз, и первый гром прокатился над головой, а вслед за ним на землю обрушился ливень, с ветром, как весной.
Михал только что вышел из парикмахерской, где как раз разговаривали о погоде.
— Она нам здорово мешает. Если дождь, клиентов куда меньше,— сетовал парикмахер.— А зимой вовсе беда, А почему — даже сказать трудно. Холодно, наверное. Но сегодня лафа!..
«Вот тебе и лафа»,— весело подумал Михал и остановился возле дома с большим карнизом н балконами. Но дождь заносило сюда тоже, и Михалу приходилось становиться на цыпочки, прижиматься к стене, перебегать то под один балкон, то под другой. А ливень все усиливался. Крыши домов, липы на бульваре, асфальт заблестели, как лакированные, и от них, дробясь, стали взлетать беловатые брызги. Вода текла сплошь по тротуару, и, когда налетал ветер, по ней пробегала пестрая рябь.
Нужно было спасаться, и Михал побежал в подъезд.
Ливень стал таким, что остановились троллейбусы, автомашины. По их ветровым стеклам бежали струи воды и лица шоферов, пассажиров сдавались вытянутыми и будто мелькали.
Улица вымерла. Только по тротуару бежали двое — мужчина с девушкой.
Михал присмотрелся и с удивлением узнал дочь и Сосновского. Придерживая капроновую шляпу, поля которой намокли и смешно обвисли, Сосновский сигал саженными шагами, далеко выбрасывая вперед трость, так что Лёдя едва поспевала за ним: узкая юбка мешала ей.
— Ледок! Максим Степанович! — окликнул их Михал.
Они свернули к
