Величественный аристократ напротив нее думал, как и сказал — но сейчас работала не только и не столько его голова, сколько сердце.
Поразительно, как миссис Харрис удавалось заставить людей чувствовать то же, что и она. В Париже она сумела передать ему, как она любит цветы и тянется к красоте — к тому же знаменитому платью от Диора; сейчас просто и искренне заставила его почувствовать ее привязанность и сострадание к брошенному ребенку. На свете были миллионы голодных, угнетенных, брошенных детей — и Господи прости, как часто мы вспоминаем о них? А вот эта женщина заставила его думать сейчас об одном мальчишке, который вечно жил впроголодь, котором доставались бесчисленные подзатыльники от каких-то неведомых Гассетов, — о мальчишке, которого маркиз никогда не видел и никогда, скорее всего, не увидел бы. Какое отношение мог иметь этот мальчишка к нему, богатому аристократу, дипломату, светскому льву? Глядя на съёжившуюся на краешке стула миссис Харрис, взволнованную, с раскрасневшимися щечками-яблочками (немного увядшими, но румяными), на ее жидковатые волосы, на натруженные руки, маркиз понял, что этот неизвестный мальчик имеет к нему самое непосредственное отношение.
В свое время, в Париже, миссис Харрис доставила маркизу немало приятных минут, беседуя с ним о том и о сем; мало того, самое назначение маркиза послом Франции было в некотором смысле ее заслугой, ибо именно она подтолкнула его к тому, чтобы он назначил на важный пост в Кэ д'Орсэ — Министерстве внешних сношений — мужа ее парижской знакомой, мсье Кольбера. Кольбер за какой-то год доказал, что более чем заслуживает этот пост. В свою очередь, открытие столь перспективного дипломата было зачтено в немалую заслугу маркизу, став свидетельством его талантов руководителя и, в конечном счете, явно сыграв заметную роль в его новом назначении.
И кроме того, миссис Харрис живо напоминала ему о днях юности, когда он учился в Оксфорде, и такая же простая уборщица, с таким же острым языком и добрым сердцем, не раз поддерживала его в чужой стране.
«Какая она славная женщина, эта миссис Харрис, — подумал де Шассань, — и как мне повезло, что я познакомился с ней. Удивительно, как хорошо чувствовать, что ты в состоянии кому-то помочь. Это словно возвращает молодость…»
В самом деле, подумал маркиз, кем он был до назначения на пост посла? Стариком, уже собравшимся покинуть этот мир, занятым лишь воспоминаниями о прожитой жизни и пытающимся в последний раз вкусить хотя бы самые простые радости жизни. А теперь он полон сил и отнюдь не собирается умирать в ближайшее время.
Есть у старости, в особенности у старости, увенчанной титулами и почестями, одна приятная сторона: люди начинают немного тебя побаиваться. А это значит, хмыкнул он про себя, что почти всегда ты можешь вытворять то, что придет в голову — никто и словечка не скажет… Эта последняя мысль привела его к выводу: что плохого в желании помочь хорошему человеку? Ничего. И худа от того не будет. И, наконец, что может произойти при столь гениально простом плане?..
— Хорошо, — заключил он. — Я помогу вам, миссис Харрис.
На сей раз миссис Харрис не стала рассыпаться в благодарностях — вместо этого она с прежним хитрым блеском в глазах ухмыльнулась ему:
— Я так и думала, по правде сказать. Уж больно хороша проделка. Да не волнуйтесь — я его умою, причешу и объясню, что и как делать. Можете на него положиться — он умен как чертенок. Говорит мало, но уж как скажет — так в самую точку.
Маркиз не выдержал и улыбнулся.
— Так и знали? Хм. Что ж, поглядим, какие у меня будут неприятности из-за моей глупой сентиментальности… Мы прибываем в порт в десять утра, а в девять к нам на борт явится какая-то делегация; скорее всего, там будет и французский консул, так что лучше мальчику подойти заранее, пусть все привыкнут видеть его подле меня. Я договорюсь, чтобы вас обоих провели из туркласса ко мне в половину восьмого. А секретарю и камердинеру я велю держать язык за зубами.
Миссис Харрис встала и направилась к двери.
— Вы просто прелесть! — объявила она, выходя и показывая маркизу оба больших пальца.
— Вы тоже, — ответил маркиз. — Значит, говорите, хорошая проделка?..
Однако маркиз не представлял, какой прием приготовила ему на берегу хищная американская пресса, которую, естественно, интересовал первый посол Франции в США, назначенный со времени прихода к власти де Голля. Не знал он и о том, как вообще будет проходить церемония его вступления на землю США. Если про журналистов он попросту забыл — а должен был бы помнить! — то про детали встречи ему как-то не удосужились сообщить; всегда найдется чиновник имярек, который «должен был уведомить господина посла», но почему-то не сделал этого — вернее, не почему-то, а потому, что полагал, что это уже сделал кто-то другой. В результате этого не сделал никто.
Маркиз, будучи человеком по природе скромным, как-то не считал себя «очень важной персоной» и хотя, разумеется, ожидал, что его встретят какие-то официальные лица и сделают все необходимое для скорейшего завершения формальностей, но бoльшего не предполагал. Собственно, он рассчитывал, что как только выгрузят его машину, он направится прямо в Вашингтон.
Так что он был совершенно не готов к толкающейся ораве журналистов, репортеров, фотографов, операторов кинохроники, теле- и радиоинтервьюеров, осветителей и прочих, которые взяли «Виль де Пари» на абордаж с борта грязного буксирчика в Карантине и ринулись, топоча и сокрушая все на своем пути, сотрясая коридоры и салоны судна, прямо к каюте маркиза. Там они потребовали от высокого гостя немедленной пресс-конференции в конференц-зале верхней палубы.
Равным образом маркиз не ожидал, что за ним пришлют белоснежный катер, также вставший борт о борт с «Виль де Пари» — с этого катера на борт поднялись официальный представитель нью-йоркского муниципалитета с положенными в таких случаях сопровождающими его лицами, все с красно-бело-синими розетками в петлицах, затем лидеры городских отделений обеих ведущих политических партий, вице-мэр, французские консулы в Вашингтоне и Нью-Йорке, сотрудники французской дипломатической миссии, с полдюжины сотрудников Госдепа во главе с чиновником соответствующего ранга, и наконец, личный представитель президента Эйзенхауэра.
Большая часть всей этой публики сумела втиснуться в каюту; в это время оркестр на катере грянул «Марсельезу», и, прежде чем Генри успел согласно указаниям миссис Харрис на случай, если случится что-то непредвиденное до выхода на берег, ретироваться в туалет, как каюта оказалась забита встречающими.
Генри был, разумеется, тщательнейшим образом умыт и причесан, на нем были новехонькие и старательно отутюженные рубашка и шорты — их, вместе с новыми гольфами и ботинками, миссис Харрис перед отъездом купила в «Маркс энд Спаркс», — и выглядел как славный мальчуган из хорошей семьи, имеющий полное право находиться в этой роскошной каюте.
И прежде чем маркиз и Генри сумели опомниться, их уже непонятным образом вынесли в коридор и вознесли по парадной лестнице в конференц-зал. Тут было душно от набившейся публики, и на героев дня со всех сторон нацелились микрофоны и объективы. Тут же начался допрос — беспорядочный, но пристрастный:
— Что вы думаете о русских? Сохранится ли мир? Каково ваше мнение об американских женщинах? А о де Голле? Ваше мнение о будущем НАТО? Вы спите в пижаме, в ночной рубашке или без ничего? Хочет ли Франция получить новый займ? Сколько вам лет? Вы встречались с Хрущевым? Где ваша супруга? Что вы думаете о войне в Алжире? За что вас наградили орденом Почетного Легиона? Что вы думаете о водородной бомбе? Правда ли, что французы в любви лучше американцев? Собирается ли Франция выйти из Международного валютного фонда? Вы знакомы с Морисом Шевалье? Правда ли, что коммунисты во Франции набирают силу? Что вы думаете о…
И среди какофонии вопросов прозвучал один — страшный:
— Кто этот мальчик?
Бывает так, что на беспорядочных пресс-конференциях, — а эта была довольно беспорядочной, ведь журналистам пришлось подняться ни свет ни заря, добраться до порта, а потом плыть на катере по не слишком спокойному морю, а вдобавок кое-кто из газетной братии мучился от профессионального заболевания — похмелья, — так вот, бывает, что в море вопросов, большая часть которых остается либо без ответа, либо вообще неуслышанной, в краткий миг относительной тишины вдруг отчетливо прозвучит один вопрос — и тогда репортеры, которым надо получить хоть какие-то ответы, на время забывают о своих вопросах и требуют ответа на этот, выбившийся из общей сумятицы.
И вот со всех сторон понеслось:
— Да, кто этот мальчик? Кто он? Кто мальчик? Правильно, что это за парнишка? Что это за малыш, ваше превосходительство? Кто он, господин посол?..
