— Ни фига он не узнает, кисонька, ни черта он не узнает, голубонька…
— Птицы ему расскажут, свекор. Соломон знает язык птиц.
— Птицы моего имения, — сопел царь Давид, — ничего ему не расскажут. Птицы моего имения на моей стороне.
Мы снова услышали поцелуй. Второй. Третий. Кто знает, до чего бы дошло дело, если бы царь Давид не услышал голос Вирсавии.
— Давид, где ты, Давид?
Суламифь вскочила, поправила волосы и умчалась, как серна, пылающая, разгоряченная. Царь Давид поднялся, взял арфу и пошел в сторону мраморного дворца. Мы смотрели ему вслед до тех пор, пока он не исчез среди деревьев.
С поля до нас доносилась песня работавших там ангелов. Пахло изюмом и миндалем[57], потом и псалмами.
Я посмотрел на моего друга, мой друг посмотрел на меня, и мы поняли друг друга.
— Если бы Вирсавия знала, что здесь случилось… — начал я.
— Вирсавия уже свыклась с этим несчастьем. Но если бы узнала Ависага, даже не спрашивай, что было бы.
— Ну а царь Соломон, если бы он узнал, он бы смолчал?
— Он от злости изорвал бы всю Песнь Песней.
— Было бы лучше, чтобы он ничего не узнал, все-таки жаль Песнь Песней.
Писунчик махнул рукой:
— Мне-то что? Пусть они хоть головы друг другу поотрывают.
Мы отряхнули пыль с крыльев и поднялись в воздух. Солнце уже клонилось к западу.
— Теперь мы должны найти ангела Лейбеле-пастуха. Это мой старый друг. Я его уже сто лет не видел.
— Где мы его найдем, Писунчик?
— Полетели, я знаю где. Вон там, на зеленом холме, он пасет овец.
Мы полетели к зеленому холму. Ангел Лейбеле сидел на вершине холма и играл на дудочке. Вокруг него паслись овцы.
Залаяла собака. Я испугался и схватился рукой за крыло моего друга.
— Не бойся, глупенький, — успокоил меня мой друг, — это собака Лейбеле. Ее зовут Шефтл. Это еврейская собака. Она лает, но не кусает.
Мы подлетели к холму. Спустившись пониже, мы стали слушать, как Лейбеле играет на дудочке.
Я пригляделся к Лейбеле-пастуху. Он мне очень понравился. У него были русые волосы и светлые голубые глаза.
— Вот это царь Давид, — прошептал я, — вот так должен выглядеть царь Давид: босой, красивый, чудесно играющий на дудочке.
Писунчик посмотрел на меня:
— Размечтался ты, Шмуэл-Аба. Тот, кто играет на дудочке, это ангел Лейбеле, пастух, а тот, с короной на голове, царь Давид.
— Но царь Давид тоже был пастухом.
Больше мне Писунчик ничего не ответил.
Он задумался и засмотрелся на серебристые облака, которые плыли по райскому небу. Они сталкивались, тонко звенели серебром и плыли дальше своей дорогой.
Ангел Лейбеле-пастух отложил дудочку на траву и запел сладостно, с чувством. Я дрожал от блаженства.
Меж минхой и майревом
Флейта нежней,
От флейты светлее
Печали моей.
И облачко, видя,
Что ночь настает,
Тоску мою звездочкам
Передает.
Тоска без печали
Тоскует сильней,
Печально без флейты
Печали моей.
У меня слезы полились из глаз. Мой друг Писунчик чуть не рыдал. Мы опустились на траву. Лейбеле подбежал к моему другу, они расцеловались. Собака Шефтл приветствовала меня: «гав, гав, гав».
Писунчик представил меня своему другу Лейбеле-пастуху:
— Лейбеле, вот он, мой новый друг, его зовут Шмуэл-Аба. Он отличный парень.
Мы уселись. Шефтл перестала лаять. Она тоже подружилась со мной. Она лежала рядом и ловила райских мух.
В имении царя Давида стало темнеть. Мы молчали и смотрели, как тени накрывают все новые и новые куски поля, приближаясь к нам. Вот они уже накрыли овец Лейбеле.
Писунчик попросил пастуха, сидевшего рядом с ним:
— Лейбеле, спой нам песню, которую ты пел мне когда-то, когда мы с тобой виделись чаще.
Голубые глаза Лейбеле потемнели. Казалось, вечер прокрался в его зрачки. Он запел:
Выводит вечер
Лошадку-тень,
Вот-вот погаснет
Над раем день.
Пастух, играй
На вечерний лад,
Пусть звезды светят,
Пусть птицы спят.
Овцы с поля
Хотят в загон,
Пастушью хату
Согреет сон.
Нет хаты бедней
И нет тесней,
Зато золотые
Сны снятся ей.
Лейбеле опустил голову. Мы молчали. Кузнечики в траве и лягушки в соседнем болоте уже прочли кришме.
Лейбеле поднялся. Он заиграл на дудочке и стал собирать овец.
— Нужно отвести стадо домой, — сказал он нам, — подождите меня, я скоро вернусь. Ночь мы проведем вместе. Ночью в имении царя Давида очень интересно. Есть на что поглядеть и что послушать.
Лейбеле погнал стадо домой. Мы смотрели ему вслед. Его русые волосы были единственным золотым пятном, блестевшим среди вечерних сумерек в имении царя Давида.
Только Лейбеле со своим стадом скрылся из виду, на райском небе показалась первая звезда.
Мы, то есть я и мой друг Писунчик, растянулись на зеленой траве. Мне было немного страшно. Понятное дело, вечер, незнакомое место. Но, когда я вспомнил голубые глаза Лейбеле и его золотые волосы, мне стало уютнее.
— Мы не будем спать ночью, — сказал Писунчик, — Лейбеле поводит нас по имению царя Давида.
— Снова призраки, — задрожал я, — зачем, Писунчик?
Мой друг усмехнулся:
— Спросит глупый «почему», отвечают «потому».
Райское небо было усыпано звездами. Они дрожали, будто их раскачивал ветер.
Мне показалось, что я слышу колыбельную, которую ветер поет звездам.
— Ты слышишь, Писунчик?
Писунчик лежал с закрытыми глазами. Он молчал.
VII.
Ночь в имении царя Давида
Ангел Лейбеле-пастух вернулся. Из-за деревьев взошла луна. Лейбеле приложил палец к губам:
— Тсс… Пойдем на цыпочках. Никто, не дай Бог, не должен знать, что в имении царя Давида чужие.
Мы поднялись с травы и пошли за Лейбеле на цыпочках.
Мы шли по тропинкам, избегая торной дороги. Лейбеле сказал, что так разумнее. На дороге мы, не дай Бог, можем столкнуться с наложницей царя Давида или нам встретится евнух, который сделает нас с Писунчиком пажами.
При слове «паж» меня бросило в дрожь. Писунчик меня успокоил:
— Не бойся, Шмуэл-Аба, пусть только этот евнух к нам сунется. Мы ему глаза выцарапаем.
Лейбеле усмехнулся:
— Они не только сильнее нас, Писунчик. Если бы в раю был один евнух, еще куда ни шло, а то ведь их много.
Мы пошли дальше. При каждом шорохе мы останавливались. Боялись, вдруг нас, чего доброго, услышат. Была минута, когда мы решили, что нас преследуют и вот-вот высунется из кустов толстая рожа какого-нибудь евнуха. Он рассмеется во все горло своим жирным смехом:
— Вот я вас и словил, пацаны, хочете не хочете, будете пажами, а мне за это еще один золотой магендовид[58] на грудь.
Но ничего не случилось. Мы напрасно испугались. Лейбеле двинулся вперед. Мы за ним. Райская луна хранила нас.
Мы услышали тоскливый зов райской кукушки и сладкие трели райского соловья.
— Кукушка болтает с соловьем, — сказал Лейбеле, — каждый вечер об одном и том же. Удивляюсь, как им не наскучит.
— Ты понимаешь, о чем они болтают, Лейбеле? — спросил Писунчик.
— Конечно, понимаю, — ответил Лейбеле. — Кукушка говорит: «Ку-ку, как хороши владения царя Давида!» А соловей отвечает ей: «Хороши, до чего хороши, ой-ой-ой, до чего хороши!»
— Скажи мне еще, Лейбеле, — спросил я моего нового друга. — Почему царь Давид всегда ходит в короне? Он ее не снял даже когда целовался с Суламифью под райским дубом.
Лейбеле весело рассмеялся:
— Он не только днем не снимает корону, но и ночью спит с короной на голове. Он боится…
— Кого он боится, Лейбеле?
— Царя Саула, который до сих пор не находит себе места. Он бродит вокруг с упреками, дескать, Давид отобрал у него корону. Если вам обоим повезет увидеть и услышать все, что творится ночью в имении царя Давида, вы услышите, что говорит Саул и что отвечает Давид.
— Что же отвечает ему царь Давид? Говори, Лейбеле, рассказывай.
— Хочешь знать, что отвечает? Уж он-то ему отвечает, наш царь Давид. На все упреки отвечает он Саулу: «На Страшном Суде будешь жаловаться».
Мы пошли дальше. Я едва не наступил на божью коровку. Счастье, что Лейбеле меня вовремя оттащил. Божья коровка возблагодарила Бога за спасение и быстро убежала. Скрылась за кочкой.
Лейбеле остановился под высокой яблоней. Мы, то есть я и мой друг Писунчик, тоже остановились. Лейбеле прошептал:
— Вот видите, братцы. Это Древо познания. С этого дерева Ева сорвала яблоко, от которого вкусил Адам-дурак. Вы, конечно, знаете об этом из Пятикнижия?
Мы стояли и глазели. Кажется, Древо познания такое же, как все деревья в раю, и все-таки оно немного другое. Это дерево было свидетелем изгнания Адама и Евы из рая.
