Та история случилась ещё в Фукусиме. В резиденцию Сиракавы частенько захаживал один из его подчинённых, коротышка по имени Кадзабая. Всякий раз, сталкиваясь с Сугой в коридоре, он норовил как бы случайно задеть её плечом или коснуться рукой. К тому же у него была неприятная манера пристально разглядывать её в упор. И вот однажды, на одном из банкетов, Суга случайно оказалась рядом с Кадзабая, в конце стола. Под каким-то предлогом Кадзабая упросил Сугу снять с пальца и показать ему золотое инкрустированное колечко. Не подозревая подвоха, Суга сняла кольцо и протянула его Кадзабая. Тот преспокойно опустил колечко в карман и, сколько Суга ни умоляла, так и не отдал его. При людях было неловко поднимать шум, поэтому Суга отступилась, но когда Кадзабая ушёл, она осознала весь ужас своего положения. Что будет, если Сиракава прознает?!
Само собой, Суга не собиралась рассказывать Сиракаве о случившемся, однако ночью, оказавшись с господином в постели, она так дрожала, что Сиракава заподозрил неладное. Перебирая в темноте один за другим её ледяные пальчики, он заметил, словно бы невзначай:
— А колечка-то нет!
Суга затряслась, как заяц, и покрылась гусиной кожей.
— Ты кому-то его отдала? — уточнил Сиракава, ласково, по-отечески гладя её по руке. Суга разразилась рыданиями и со всхлипами, как виноватый ребёнок, путаясь и запинаясь, поведала Сиракаве о том, что произошло.
— Дурочка… Нашла, о чём плакать, — сказал Сиракава. — Молодые парни часто шутят такие шутки. Впрочем, это может весьма дурно кончиться, так что впредь будь осторожней.
Он обнял Сугу, вытер её глаза рукавом кимоно и ласково, прядь за прядью, убрал со щёк намокшие от слёз волосы.
Суга было решила, что этим дело и кончилось, но через несколько дней пришла в ужас, узнав продолжение истории. Кадзабая был зверски избит в пьяной драке и получил перелом бедра. Это произошло на пирушке во время его поездки с сослуживцами на источники в Хигасияме. Среди участников пирушки было несколько полицейских, пресмыкавшихся перед Сиракавой. Видя искалеченного Кадзабая, который, подволакивая ногу, приходил к Сиракаве, чтобы смиренно выслушать начальственный разнос, Суга всякий раз испытывала чувство вины. Кадзабая же избегал даже смотреть в её сторону.
Хозяин — страшный человек, поняла Суга. Никто не может сказать, что будет с тем, кто навлечёт на себя его гнев. И Суга ни на секунду не забывала жалкого, хромающего Кадзабая — даже когда господин был воплощением нежности и любви.
— Я слишком много распутствовал и прожигал жизнь, — частенько повторял Сиракава, — но даже если бы я был способен на отцовство, ты всё равно не выносила бы ребёнка.
Эти слова, словно клеймо, впечатались в душу Суги. Не то что она так уж мечтала родить от Сиракавы ребёнка — просто сам факт, что её сочли неспособной на материнство, лишал её существование смысла. Она словно брела по дороге без конца, без пристанища. Это было мучительно горько, и её сердечко сжималось от боли. Да, как бы ни баловал её господин, в конечном итоге она — всего лишь служанка, ей нечего ждать от жизни… Какой с неё прок? Она может только одно — хоть немного помочь родным. Даже если она сбежит, тело её уже никогда не станет таким же, как прежде. А посему, раз она живёт в доме, где есть законная госпожа, не всё ли равно, сколько у господина наложниц — одна или две? Догадавшись, что может случиться с Юми, Суга стала испытывать к этой высокой и смуглой девушке с почти мальчишескими чертами странную привязанность.
Где и как Сиракава овладел Юми, Суга так и не узнала, но однажды она увидела плачущую Юми у дверей амбара. Худенькие плечики Юми тряслись от рыданий.
— Что случилось? Юми-сан, что такое? — спросила Суга, обняв Юми за плечи и стараясь заглянуть ей в лицо. Юми проворно закрыла лицо рукавом кимоно и зарыдала с удвоенной силой. Суга вдруг ощутила некий отзвук в собственном теле — и догадка пришла к ней сама собой. Не было смысла расспрашивать, что произошло.
— Юми-сан… Я знаю, я всё знаю… Со мной всё было точно так же!..
Слёзы хлынули из глаз Суги, голос задрожал. Юми, точно очнувшись, уставилась на Сугу. Увидев её огромные, полные слёз глаза, она снова разрыдалась и уткнулась лицом в грудь Суги. Плача вместе с Юми, Суга поглаживала её по плечам. Хрупкие косточки были прикрыты тонким слоем мускулистой плоти, и всё тело Юми напоминало сильный и гибкий молодой бамбук. Смуглая, слегка шероховатая на ощупь кожа тоже была немного мальчишеской, но Суге это даже понравилось.
— Мать с отцом будут бранить меня… За то, что я стала такой… Как стыдно-о! — сквозь слёзы вымолвила Юми.
Сугу восхитило то, что в жалобах Юми ощущалась упругая сила, которой так недоставало ей. Она не испытала ни малейшей ревности, напротив, ей вдруг остро захотелось прижаться к Юми, обнять её и вместе посетовать на общее горе.
— Юми-сан! Давай будем вместе! Я мало на что гожусь, но будь мне сестрой, очень тебя прошу…
— О, Суга-сан! Спасибо тебе! Я… я… — Забыв о причёске, Юми зарылась лицом в колени Суги.
В тот вечер Юми пришла в комнату Суги и долго рассказывала о своём детстве и семье. Они жили в бедности. Единственным работником в семье был муж старшей сестры, который работал в районной управе. Её отец когда-то служил мелкопоместному князю, а мать была горничной в усадьбе господина. Юми пришла наниматься в дом Сиракавы по протекции четы Сонода, которые уверяли, что здесь она выучится хорошим манерам. Однако, судя по всему, всё было решено заранее. Теперь Сиракава клянётся, что сделает Юми приёмной дочерью, как некогда Сугу, и выкупит из семьи, однако вряд ли отец пойдёт на уступки, он ведь такой упрямый!.. Если он явится и устроит скандал из-за того, что дочь потеряла девственность, вот будет позор, со стыда сгореть можно! При одной только мысли хочется убежать и где-нибудь спрятаться, задумчиво заключила Юми.
Взволнованное, заплаканное лицо Юми с решительно сдвинутыми бровями стало ещё более мальчишеским, пленяющим какой-то бесхитростной красотой. В её отчаянии не было ненависти к Сиракаве, сотворившему непоправимое зло, и Суга ещё острее ощутила своё родство с Юми.
Благотворительный базар прошёл даже успешнее, чем ожидалось, и вечером Эцуко с Томо вернулись, нагруженные подарками — сладостями и красивыми сумочками с вещами, которые сам Сиракава накупил домочадцам.
Он был почётным гостем и немного подзадержался, так что жена и дочь вернулись одни, без него.
Сняв с себя неудобное европейское платье, Эцуко облачилась в шафрановое кимоно и накидку из шёлка «юдзэн» и прибежала в комнату Суги — поболтать. Она обстоятельно рассказала, как прошёл базар, ответила на расспросы Суги о том, как она подавала чай императрице.
— Да, она красивая. А знаешь, она на нашу Юми немножко похожа! — выпалила вдруг Эцуко, и тут же оглянулась, съёжившись от страха. Ох, вот бы матушка услышала! Так выбранила бы за сравнение! Томо всегда была непреклонно строга с дочерью, так что девочка вела себя непосредственно разве что в обществе Суги и служанок. Суга была искренне привязана к Эцуко, которая так бесхитростно льнула к ней. Мать Суги сама укладывала волосы дочки, покупала ей прелестные украшения и вообще баловала как могла. А бедная Эцуко, совсем ещё дитя — словно сиротка при живых родителях… Ни мать, ни отец, ни пожалеют, ни приласкают её, несчастный ребёнок всегда начеку и должен помнить о том, что говорит. Суге порой бывало жаль Эцуко до слёз.
Эцуко-сан нравится наша Юми?
Нравится, очень нравится!
Больше, чем я?
Нет!.. Суга-сан больше… Впрочем, вы мне обе очень нравитесь! — Эцуко озадаченно тряхнула головой.
Суга было надулась, но тут же простила Эцуко — та была так мила и бесхитростна! В такие моменты, подшучивая над Эцуко, Суга и сама снова чувствовала себя ребёнком, у неё становилось легко на душе.
В тот же вечер в комнату Томо пришла Суга и сообщила, что господин просит пожаловать к нему в опочивальню. Томо просто похолодела. В Рокумэйкан, на благотворительном базаре, он был в прекрасном расположении духа, но потом задержался, а домой приехал уже мрачнее тучи. Томо хорошо изучила его переменчивый нрав и знала: нет ничего страшней тех моментов, когда глаза Сиракавы пронзительно холодны, на виске пульсирует синяя жилка, белеют костяшки пальцев, большой палец крючком. У мужа была отвратительная привычка вызывать к себе Томо именно в такие моменты и допрашивать её о домашних делах или требовать финансового отчёта вместо того, чтобы развеять тоску в компании Суги. Томо в принципе не возражала против подобных встреч: должна же она хоть пару раз в месяц советоваться с мужем без надзора его наложниц, и хорошо, что Сиракава даёт ей такую возможность… Однако, впадая в ярость, он срывал свою злость именно на жене. Отправляясь в его спальню, где были расстелены рядышком две постели, Томо всегда чувствовала себя счетоводом, которого ждёт разнос хозяина. Сегодня же, когда Сиракава явно взбешён, перспектива визита ещё меньше прельщала Томо, — ведь так или иначе ей придётся поднять вопрос о Юми.
