одетый в ливрею для путешествий.
В Ньюпорте, скорее всего, мистера Свинтона никто не знал. Большую часть дня он потратил на осмотр этого маленького города, основанного Коддингтоном. Достопримечательностей здесь было много.
Несмотря на то что он здоровался почти со всеми отдыхающими, очевидно было, что он ни с кем не знаком и его тоже никто не знает. В Ньюпорте было принято здороваться в знак уважения даже с незнакомцем, который выглядит джентльменом и проходит в сопровождении хорошо одетого и почтительного слуги.
Встречные, отвечая на его приветствия, думали:
«Какой представительный приезжий».
Вся внешность мистера Свинтона подтверждала гипотезу. Это был джентльмен лет приблизительно тридцати, и все говорило о том, что эти годы он прожил довольно приятно. Среди глянцевых завитков его темно-рыжих волос невозможно было обнаружить ни одного седого; и если бы вороний коготь коснулся его лица, след этого когтя невозможно было бы найти под хорошо ухоженными бакенбардами, соединенными с усами, — короче говоря, под обильной растительностью на его лице, которой отличались джентльмены, служившие в английской конной гвардии. И в городе, и в гостинице его принимали только за англичанина.
Так называемый чайный ужин закончился, незнакомец от нечего делать выглядывал из окна своей спальни, находившейся на четвертом этаже, и спокойно курил сигару. Между ним и его слугой только что состоялся разговор, из которого можно было бы сделать вывод о снисходительности господина и даже несколько дружеских отношениях, установившихся между ним и лакеем. Теперь слуга без стеснения развалился на диване, а хозяин, опираясь локтями на подоконник, продолжал распространять вокруг себя сигарный дым и запах никотина, который смешивался с морским воздухом, пахнувшим йодом и водорослями.
Тихая, спокойная обстановка способствовала таким же мыслям, и мистер Свинтон размышлял:
«Чертовски хорошее место! Дьявольски симпатичные девочки! Надеюсь, я найду здесь такую, которая привыкла сорить деньгами, и поразвлекусь с ней вволю. Бывают и старые ведьмы, у которых денег вдоволь — правда, потребуется время, чтобы распознать это. Дайте мне только взглянуть на ее рог изобилия, и если я не сумею его повернуть узким концом вверх, то тогда… тогда я поверю тому, что говорят об этих дамах-янки: они берегут свой кошелек еще более строго, чем их скромные кузины в Англии. Есть несколько наследниц, о которых я слышал. Одна или две имеют некоторую часть миллиона… долларов, конечно. Пять долларов составляют один фунт. Надо подумать... Миллион долларов — это две сотни тысяч фунтов. Неплохо! Такая сумма стоит того, чтобы за нее попотеть, даже половина этой суммы стоит. Интересно, эта красивая девушка, при которой постоянно крутится ее мать, — насколько она умна? Небольшой любовный роман, красивый, как спектакль, вполне мог бы соблазнить ее. Ах! Кого я вижу внизу? Женские тени в открытом окне, этажом ниже. Если бы они только вышли на балкон, я смог бы расслышать, о чем они говорят. Я хотел бы услышать небольшой женский скандал. Если они, эти женщины, скандалят так же, как и на другой стороне Атлантики, стоило бы их послушать. Ей-богу! Они выходят! Как раз то, что мне надо».
Это произошло в тот момент, когда Корнелия удалилась в свою комнату, а миссис Гирдвуд вслед за дочерью вышла на балкон, чтобы продолжить начатую в комнате беседу.
Благодаря ночной тишине и хорошей акустике мистер Свинтон слышал каждое сказанное ими слово — даже самый слабый шепот.
Чтобы его наверняка не увидели, он спрятался за венецианскую ставню и, стоя напротив открытого окна, слушал разговор, как опытный шпион.
Когда разговор был окончен, он выглянул наружу и увидел, что молодая леди зашла в комнату, но ее мать все еще оставалась на балконе.
Спокойно, не создавая шума, он отошел от окна, вызвал слугу и поговорил с ним в течение нескольких минут низким голосом, немного торопясь; очевидно, он давал слуге некие важные указания. Затем хозяин надел шляпу и, набросив на плечи легкий сюртук, поспешил удалиться из комнаты.
Слуга последовал за ним спустя некоторое время.
И вот — через несколько десятков секунд англичанина можно было увидеть прогуливающимся с равнодушным видом возле балкона напротив, в нескольких футах от того места, где стояла, наклонившись над перилами, богатая вдова.
Джентльмен не предпринимал никаких попыток заговорить с нею. Он не представлен этой женщине, и такую попытку она могла расценить как бестактность. Отчасти поэтому лицо англичанина было обращено не к ней, а к морю, и он спокойно рассматривал маяк на скале Корморант, уже не освещенной солнцем, но продолжающей сверкать в темноте ночи. В этот момент невысокая фигура возникла позади него. Человек кашлянул, словно пытаясь привлечь внимание англичанина. Это был слуга.
— Мой лорд, — сказал он низким голосом, но достаточно громко, чтобы быть услышанным миссис Гирдвуд.
— А, Франк… Что случилось?
— Какой костюм ваша светлость изволит надеть на бал?
— М-м-м… м-м-м… блестящий черный, разумеется. И белый галстук.
— А какие перчатки, ваша светлость? Белые или желтоватые?
— Желтоватые, цвета соломы.
Слуга, поправив шляпу, удалился.
«Его светлость», как назвал лакей мистера Свинтона, продолжил, как казалось, спокойно рассматривать Корморант.
Зато вдова, купившаяся на эту приманку, более не могла оставаться спокойной. Волшебные слова «мой лорд» проникли ей душу. Живой, настоящий лорд находится в шести футах от нее. Боже мой!
У дамы есть привилегия — она может заговорить первой и прервать неловкое молчание. Миссис Гирдвуд не замедлила этой привилегией воспользоваться.
— Сэр, я полагаю, вас почти никто не знает ни в Ньюпорте, ни в этой стране?
— О да, мадам, это на самом деле так. Я приехал в эту чудесную страну последним пароходом. В Ньюпорт прибыл только утром, баржей из Ньюарка.
— Надеюсь, вашей светлости понравится Ньюпорт. Здесь его считают фешенебельным и популярным курортом с отличным пляжем.
— О, здесь замечательно, я считаю, замечательно. Но послушайте, мадам, вы называете меня «ваша светлость». Можно спросить, чем я обязан такой чести?
— О сэр, как я могла назвать вас иначе после того как услышала, как называет вас ваш слуга?
— А, Франк, этот бестолковый парень! Черт бы его побрал! Простите меня, мадам, за эти грубые слова. Я очень сожалею об
