— Нет, на это он никогда не пойдет, — отвечал лесничий Шернблум. — Скорей уж оставит парнишку у переплетчика!
Арвид сам отправился к пастору уладить дело. Тот был человек лет за сорок, крепкого сложенья, с лицом добродушным и умным. Жена была приветливая женщина лет тридцати, истощенная и бледная.
Арвид сказал:
— Отец настоятель. Я здесь родился и вырос и знаю, что приход тут обширный, но население разбросано и доходы скудны. Так что я легко могу оценить ваше человеколюбие. Но всегда и всеми считалось, что отец, по мере возможностей, должен заботиться о собственных детях. Так я поступал до сих пор, так постараюсь поступать и впредь.
— Анна, — крикнул пастор жене, — дай-ка нам немного коньяку и воды!
Они сидели на увитой плющом веранде.
— Да, — сказал пастор. — Я понимаю и уважаю ваше убеждение.
Они сошлись на сорока кронах в месяц. Арвид спросил, что пастор думает о состоянии нравственности в приходе.
— Все прекрасно. Последнее злодейское убийство записано в тысяча восемьсот двадцать третьем году. Последнее убийство вообще было в тысяча восемьсот девяносто шестом году, но и то, полагают, несчастный случай. Кражи случаются раз в четыре года, мелкие — немного чаще. Только любодеяние цветет пышным цветом в здешнем приходе, как и во всех других; что ж, так даже легче, крестины и свадьбу справляют заодно. Да что же это мы! К чему церемонии! Не такой уж я старик. Студент выпуска восемьдесят первого года. Ваше здоровье!
— Спасибо! Ваше здоровье!
Несколько дней спустя от Альмы Линдгрен пришел ответ.
«…Мой маленький Рагнар совсем меня позабудет. Но я не могу вмешиваться. Тебе и твоему отцу виднее. Устраивайте все, как знаете…»
* * *
В сентябре он вернулся в Стокгольм.
В первый же вечер по его приезде к нему пришла Дагмар и, не успев еще войти в дверь, разразилась неудержимым безутешным плачем.
— Деточка… Ну что с тобой?.. Что случилось? Она все рыдала, рыдала.
Наконец она успокоилась настолько, что уже могла говорить.
— Мачеха что-то прослышала про нас. И тут же насплетничала отцу. Не из низости, она не низкая, просто она не может без сплетен. Папа пришел в ярость, вызвал меня к себе. Сначала я думала отпереться, но мне сделалось так стыдно, так скверно, я почувствовала, что не могу… И я ему сказала.
— Что же ты ему сказала?
— Что мы тайно помолвлены.
Он молчал. Она молчала тоже.
— Да! — выговорила она наконец. — А что же, по-твоему, мне было сказать?
— О… о, конечно… Конечно, тебе больше нечего было сказать… Ну, и что же твой отец?
— Сначала он обозвал меня потаскухой, и как только не обзывал. А потом успокоился и сказал, что, если мы поженимся, он будет давать нам по две тысячи в год. О тебе он не сказал ни одного худого слова.
…Он стоял у окна, заложив руки за спину и уставясь в сентябрьские сумерки. «Тайно помолвлены». Одинокая звезда робко мигала на бледном осеннем вечереющем небе. Итак — он тайно помолвлен. Неожиданная новость…
Она обвила рукой его шею и шепнула ему в ухо:
— Неужели же тебе никак-никак невозможно жениться?
— Да, мне это кажется невозможно.
Она отпустила его шею. Оба молчали. Он все смотрел и смотрел в густеющую синь.
Вдруг он услышал у себя за спиной всхлипыванья. Она бросилась ничком на постель и рыдала, рыдала.
Он подошел к ней и взял ее лицо в ладони.
— Не плачь, — сказал он. — Ну, не плачь! Попытаемся сделать невозможное.
…И губы их слились в долгом поцелуе.
Два дня спустя Арвид Шернблум, облаченный в сюртук, звонил у дверей директора Ранделя.
Дагмар встретила его в передней. Его визита ждали.
В большой гостиной его приняла фру Хильма Рандель, вторая жена директора Якоба Ранделя.
Несколько лет назад у нее было другое имя и другой муж. Но как только директор Рандель овдовел, она тотчас потребовала у мужа развода и сделалась фру Рандель. Теперь ей было слегка за сорок, и ее округлые формы могли еще впечатлять. Ее видели на всех премьерах, с супругом и без оного, и почти на всех сколько-нибудь важных приемах, а раза два в печати даже отмечали достоинства ее туалета. То были счастливейшие минуты ее жизни.
Она была бездетна.
Фру Рандель одарила господина Шернблума нежной, материнской, и вместе слегка двусмысленной улыбкой.
— О, — сказала она, — Дагмар нас предупредила, что вы будете. Муж вас ждет в кабинете. Сюда, пожалуйте!
Она прошла вперед, указывая дорогу.
— Якоб! — крикнула она. — Я-а-коб!
Директор Рандель уже стоял в дверях:
— А, господин Шернблум. Милости прошу. Дагмар мне уже рассказала, что к чему. Не желаете ли стаканчик пуншу?
— Благодарствую.
Директор Рандель был мужчина за шестьдесят, почтенную рыжеватую бородку украшала слева белая прядь. Голова была седая.
— Так-так, — говорил он. — Вы, стало быть, газетчик. В наши времена газетчикам приходилось совсем туго, нынче полегчало. И все же… Н-да… две тысячи четыреста в год, да мои две тысячи, итого четыре тысячи четыреста, не разживешься. Но смолоду можно жить и поскромней… Отбросим, однако, для начала церемонии. Называй меня «отец». Твое здоровье.
— Ваше здоровье, отец.
— Будь здоров. У твоей газеты дела неплохи?
— Да так себе.
— Я как-то на одном обеде видел Донкера. Предлагал мне купить ваших акций.
— Признаюсь, я в затрудненье, — ответил Арвид. — Как сотрудник газеты я должен такую покупку одобрить. Но как ваш будущий зять обязан вам отсоветовать!
— Эх-ма! Да мне и не на что их покупать-то! У меня ни эре за душой! Скверные времена. Но погоди-ка, сейчас я покажу тебе картину, которую купил несколько месяцев назад в Париже.
Он включил, электрическую лампу и продемонстрировал Арвиду висящую над диваном грубо и банально писанную «обнаженную натуру».
— А? Какова? Прелесть! Работа известного мастера.
— Еще бы…
— Не хочешь ли взглянуть на мои ордена? — предложил директор Рандель.
Он подошел к шифоньеру и выдвинул небольшой ящичек.
«Настоящих» орденов тут было два: Густава Вазы и Святого Улафа. Он показывал их, не вынимая из футляров работы ювелира Карлберга. Но у него была бездна других орденов — орден Тиммермана, Колдинура, Нептуна… Каких тут только не было орденов!.. Он вытаскивал из ящика звезды и ленты всех цветов радуги…
И наконец:
— А этот ящик потайной. Тут мои масонские знаки. Их я тебе не покажу. Их никому не показывают!
— Я не страдаю излишним любопытством, — отвечал Арвид.
— Вот и отлично. Тебе надо стать масоном; знаешь, лучше смолоду. Тогда можно далеко пойти… Но объясни мне, пожалуйста, что там за вой подняли норвежские бараны? Свобод у них не меньше наших, а то и больше; им чересчур хорошо живется, вот с жиру и бесятся. Как-то зимой у нас в масонской ложе я говорил королю: вашему величеству следовало бы переселить полмиллиона норвежцев в Швецию, а полмиллиона шведов — лучше бы социалистов — в Норвегию, и всех их переженить. Вот бы единый народ и вышел!
— И что же ответил король?
— Да ну, так, посмеялся. Гм. Но мы отвлеклись, однако. Есть у тебя долги?
— Сущие пустяки, стыдно даже сказать…
— Ну-ну, ты не стесняйся!
— Но, право же, у меня и в мыслях не было вас затруднять… Я задолжал одному своему другу пятьсот крон, только и всего. Надеюсь, это останется между нами…
— И думать не думай! Я все улажу. У моего зятя не будет долгов! А у кого ты занял?
— У Хермана Фройтигера.
— А, так ты с ним знаком! Превосходный малый, я знаю его по клубу…
В дверь заглянула фру Рандель.
— Я не помешала? — спросила она сладко. — Уладили вы свои дела? Кушать подано!
Директор Рандель величаво поднялся.
— Зови сюда Дагмар, — велел он жене. Явилась стыдливо краснеющая Дагмар.
— Ну, дочь моя, — сказал директор Рандель, — вот тебе муж, люби его. Я надеюсь, что вы составите счастье друг друга. А мне хочется припомнить вам стишок из старинной книжки псалмов:
Кто прелюбы сотворит,
В вечном пламени сгорит…
Верные слова, на себе проверил. Гм! Ну, а теперь, господа, не угодно ли закусить?
О помолвке объявили на большом званом обеде, который директор Рандель дал в честь именин Дагмар. В качестве главного блюда был подан министр Лундстрем, дальний родственник Дагмар по покойной матери. Он-то и вел к столу хозяйку. Директор Рандель не забыл пригласить и коллег Арвида — Донкера и Маркеля. Прочие же были дети, зятья, невестки и вся ближайшая родня Якоба Ранделя: пастор Харальд Рандель, старший сын с женой, урожденной Платин, и сам Платин, богатый тесть, со своей супругой; и Хуго Рандель, архитектор, с женой и богатым тестем; и сестры Дагмар, Ева фон Пестель с мужем, лейтенантом гусарского его высочества полка, и Маргит Линдман с мужем, многообещающим юным негоциантом; и много, много кого еще… Фройтигера тоже позвали.
