строя новые военные и политические планы, Наполеон не забывал положить отцовские часы на рабочий стол, чтобы они показывали своими старомодными стрелками, что время бежит. Оно убегает, это дорогое, загадочное время, как ртуть, и теряется в бесконечности. Мы становимся старее и слабее, а оно течет и обновляется изо дня в день, как вечная река…
Стремительность, с которой он жил и любил, сражался и побеждал, была для него не только следствием темперамента и таланта, которыми природа так щедро одарила именно его. Нет! Он считал ее необходимым свойством для всех своих избранных и доверенных людей. Он требовал стремительности от своих маршалов, адмиралов, даже от своих префектов, [241] которые сидели по всей Франции, каждый на своем месте, и вроде бы не нуждались в том, чтобы носиться туда-сюда по морю или по суше.
На пост главы департамента Рона ему недавно порекомендовали некоего весьма почтенного и очень образованного мсье Мазе. Перед самым подписанием назначения в министерстве внутренних дел Наполеон потребовал, чтобы ему представили кандидата. Что называется, для проформы — это было обычное дело.
Однако аудиенция на этот раз была очень, даже слишком короткой. С цилиндром в руке кандидат Мазе в растерянности вышел из кабинета. Император ему даже руки не подал при расставании, только коротко и сухо кивнул.
Когда потом министр внутренних дел вошел с еще неподписанным указом о назначении, Наполеон, не дав ему произнести ни слова, замахал руками:
— Нет, нет, нет! Он совсем не подходит! Пусть лучше станет пастухом!.. Знаете, что он мне сказал? Он позволил себе сказать, что придерживается правила «Ши ва пьяно ва сано». [242] Наверное, чтобы понравиться мне, он произнес это на чистом итальянском… Спасибо, спасибо! Если бы я сам шел «пьяно», я бы сейчас, конечно, продавал апельсины на променаде у моря в Аяччо. [243] А если бы вы, господин министр, шли «пьяно», то, наверное, чистили бы сейчас сапоги туристам. Нет-нет, такие префекты мне не нужны! Пусть лучше коров пасет этот ваш «подходящий» мсье Мазе!
Глава шестая
Образцовое сражение
1
Следы учителей Наполеона по стратегии терялись в античности. Еще тринадцатилетним школьником, в Бриене, он отыскивал в мировой истории случаи, когда слабый народ побеждал более сильного врага и когда маленькая армия разбивала большую: как это произошло, при каких обстоятельствах и какими средствами было достигнуто.
По большей части, он находил там героизм, проистекавший из отчаяния, порыв изголодавшихся людей, которым нечего было терять, трезвость осажденных, напавших на пьяных, загулявших осаждающих, наконец, просто случайность или геройство отдельных людей, имевшее, однако, большие последствия. Например, знаменитые гуси, спасшие своим гоготаньем латинский Рим, или голова Олоферна, отрезанная Юдифью и вынесенная на городскую стену… Но все это были наполовину или даже полностью чудеса, безо всякой системы, без какой-либо логичной причины. Вспышки самоотверженности, экстаз яростной веры, на которые нельзя рассчитывать в более или менее определенный момент, на которых нельзя строить ни малейших военных планов.
На чем юный Наполеон все-таки задержался, задумавшись, так это на полулегендарном походе Ганнибала Барки через Альпы, в самое сердце Римской империи. [244] Это было не случайное, а подчиненное системе чудо, продемонстрированное карфагенским полководцем и его солдатами-наемниками, принадлежавшими к различным расам и народам, за двести шестьдесят лет до христианской эры. Тактические уловки, которые Ганнибал использовал каждый раз, когда попадал в клещи, потрясая хорошо организованную римскую армию и победителем вырываясь на свободу, приковывали юного Бонапарта к географической карте. При помощи булавок с разноцветными головками, использовать которые он придумал уже тогда, он обозначал победоносный путь Ганнибала через Альпы до Тразименского озера [245] и дальше. И всегда в восхищении останавливался на блестящем маневре Ганнибала у реки Офанто под Каннами и на грандиозной победе, которую он там одержал. Вместо того чтобы атаковать в лоб укрепленный центр превосходно вооруженных римских легионов, он незаметно охватил их слабо защищенные фланги и, словно гигантскими клещами, раздавил превосходившего его вдвое дисциплинированного врага. Восемьдесят тысяч солдат пали в той кровавой битве. Бронзовые шлемы римских легионеров, украшенные красными перьями, валялись, как опавшие осенние листья, вдоль всех дорог, ведших в Рим. Гордые штандарты с золотыми орлами отирали пыль с сандалий оборванных карфагенских солдат. И крик отчаяния прошел по Италии от края и до края: «Ханнибалус ад потрас!» — «Ганнибал у ворот!»
Из новой истории на него производило такое же впечатление имя Фридриха Великого, [246] его стратегические походы во время Семилетней войны. И снова он останавливался в восхищении на описании победы Фридриха под Прагой, где тот с двух сторон окружил и уничтожил австрийцев.
Наполеон был тогда еще безвестным офицериком в провинциальном гарнизоне под Греноблем, но ему казалось, что Фридрих Великий обокрал его, перехватил его потаенные мысли о старо-новой стратегии — идеи, бравшие свое начало в победе Ганнибала при Каннах…
Через несколько лет, во времена робеспьеровского террора, когда Наполеон еще ел на рю Дофин горьковатую похлебку из залежалой перловки, в его упрямой голове уже выстраивался образец будущих битв и побед при Кастильоне, Аустерлице, Ваграме [247] и Бауцене. [248] Уже тогда, в комнатке-мансарде, где он жил, он ясно представлял себе, что в битве совсем не обязательно оказаться победителем повсюду, во всех пунктах. Достаточно нанести врагу один молниеносный удар сконценрированными силами в одном определенном месте, чтобы сокрушить его. Этот внезапный сокрушительный удар уже несет в себе все угрозы дальнейшего, по большой части неизбежного расщепления всей массы вражеских сил на более мелкие части, вплоть до их полного уничтожения. Хорошо проведенное начало — это главное. А последствия — «очень просты». Даже опытный официант так делает. Он сначала разрезает жесткую головку сыра надвое, и только потом — на мелкие куски.
Только теперь, когда Наполеон превратился из скромного офицерчика в императора, он высказал эту основополагающую идею своему генералу Раппу [249] — одним коротким отточенным афоризмом: «Главное в искусстве войны состоит в том, чтобы быть сильнее врага в одном определенном месте»…
2
Выпустить крылатый афоризм изогнутыми, как змеи, губами нетрудно. Особенно учитывая, что обозначаемое этими словами Наполеон уже осуществлял во многих боях: в Италии, в Египте… Но тогда, в мансарде на рю Дофин, эта основополагающая идея лежала перед ним еще совсем сырой, а он расхаживал вокруг нее, хмурый и ожесточенный, как скульптор вокруг куска необработанного мрамора: «Как это сделать? Как осуществить то, что, на первый взгляд, кажется таким простым? Как стать сильнее в определенном
