Рушкие генералы жащищают Ляды и всю шемью… учителя нашего реб Шнеура-Жалмана…
— И откуда вы все это знаете? — спросил Авигдора реб Исроэл Козик, не спуская с него горящего взгляда.
— Откуда я жнаю? Почему только я? Вше жнают, во вшей Белорушии жнают, шлава Вшевышнему что… учитель наш реб Шнеур-Жалман штоит горой жа нашего императора, жа его величество Алекшандра и что он жаклятый враг этого Наполеона, да шотрется его имя, иж Франции. Не то, что вшякие ребе иж Подолии и Польши, которые… Я имею в виду, что, благодарение Гошподу Благошловенному, вы тут, как крепошть. Енералы ш одной штороны и, не рядом, конечно, будь упомянут, учитель наш реб Шнеур-Жалман — ш другой штороны…
Но именно эта разговорчивость доносчика, это слишком уж пространное разъяснение показались деверю ребе еще подозрительнее. Это звучало как заранее заученная речь. В каждой ее фразе слышались колокольчики лести. И еще подозрительнее ему показалось, что жалкое лицо «певца» снова вытянулось, а его красноватые глаза снова искоса следили за присутствовавшими…
Из заношенного воротника лапсердака-бекеши и из-под облезлого штраймла лицо доносчика с заостренными ушами выглядывало, как голова старого волка, который уже не может порвать на куски, но зубами щелкать еще способен.
— Но как это вы осмелились? — полюбопытствовал у него реб Исроэл Козик. — Я думал, что после того, как вы отравляли жизнь нашему Шнеуру-Залману… на протяжении стольких лет…
— Исроэл! — рассердился реб Шнеур-Залман и сделал деверю знак замолчать.
Однако реб Исроэл Козик на этот раз не послушался ребе. Напротив, он еще строже нахмурил свои черные брови:
— Шнеур-Залман, я прошу у тебя прощения, но мне тут кое-что неясно… Пусть только реб Авигдор расскажет нам, каким образом он узнал, что тут семейное торжество? Ведь никого не приглашали. Даже наших хасидов.
Авигдор поторопился дать объяснение. Он даже не стал дожидаться окончания упрека:
— Неясно? Я увидал, что тут толкутся бедняки. Вот и протолкался на кухню.
— Вы не знали, чей это дом?
— Знал ли я? — переспросил Авигдор, отступая назад.
— Вам не удастся заговорить мне зубы, — поднялся с места реб Исроэл Козик и, большой и черный, двинулся на доносчика. — Вы меня не убедите, что только ради милостыни так унизились, что зашли побираться в дом, в котором знают, кто вы такой и что вы такое…
Голос реб Исроэла Козика при этих словах стал угрожающим, и застывшие глаза Авигдора забегали в поисках способа вырваться из петли, затягивавшейся вокруг него.
— Ешли вы не жнаете… — пробормотал он, не обращаясь ни к кому конкретно, — евреи, милошердные шыны милошердных, вы не жнаете… Я вам шкажу…
Однако до того, чтобы Авигдор дал ясный ответ, дело не дошло. До того, чтобы реб Исроэл схватил доносчика за воротник, — тоже не дошло. Реб Авигдору всегда везло, как иноверцу.
Глава девятнадцатая
Спасающийся бегством
1
Пока доносчик бормотал что-то в свою длинную бороду, бочком-бочком отодвигаясь к двери и стуча при этом посохом по полу, шум поднялся с другой стороны. Какой-то яростный еврейчик с мертвенно-бледным лицом, обрамленным растрепанной бороденкой, черной, как чернила, в разорванном талесе на плечах, ворвался в зал, где проходила помолвка, и пискляво крикнул:
— Пропустите меня, евреи! Пропустите! Пропустите меня к ребе!..
А Стерна в сбившемся набок чепчике бежала за ним, беспомощно разводя руками. Видимо, она только что пыталась остановить этого яростного еврейчика, но не сумела.
— Реб… реб…реб… — заикаясь и выпучив глаза, бормотал вбежавший, остановившись напротив реб Шнеура-Залмана и хватая ртом воздух. Сияние бороды и лица ребе, видимо, поразили его, как удар молнии. Только через минуту он пришел в себя.
— Ребе! Евреи! Вы сидите? — снова заверещал он. — Вы тут празднуете?
— Что случилось? Что случилось? — набросились на него со всех сторон испуганные сваты. — Говорите, раз уж начали!
— Вы в опасности, ребе! — произнес распаленный еврейчик, отмахиваясь от сыпавшихся на него со всех сторон вопросов, как от мух, и обмахиваясь краем своего разорванного талеса. — На вас донесли. На вас опять донесли!..
Раввин остался сидеть в оцепенении. За свою жизнь он уже так часто сталкивался с доносами, что сразу же поверил и, как большое дитя, оглянулся в поисках помощи.
На помощь ему пришел Дов-Бер, его старший сын, младшая дочь которого была сегодня помолвлена.
— Уважаемый еврей, что вы говорите? — подступил он к сеявшему панику еврейчику. — Кто может на нас донести? Начальники русского полка знают, слава Всевышнему, что мы… что отец, чтобы он был здоров, любит Россию и предан царю Александру…
— Не их, не их я имею в виду… — ответил перепуганный еврейчик, обмахиваясь разорванным талесом. — Я имею в виду этого нечестивца Наполеона… их маршала… Они знают все. Они никого не пощадят.
— Ладно, пусть они знают! — Дов-Бер растерянно улыбнулся. — Кого это волнует? Ведь это наши враги…
— Это вас не волнует? Нет? — еще больше забеспокоился еврейчик. — Евреи, разве вы не знаете? Маршал Давниш, да сотрется память о нем, со своими кавалеристами уже вошел в Борисов. И если бы… их Наполеон был бы уже… я бы был… Владыка мира!
— Уважаемый еврей, уважаемый еврей! — принялись подталкивать его со всех сторон. — Говорите толком! Не кипятитесь так.
— Толком вы хотите? — скривился еврейчик, и его лицо стало плачущим. — Хорошенький толк! Евреи, ведь меня пытали. Я ведь уже сказал предсмертную исповедь…
— Вы?
— Меня держали два часа в палатке с солдатами. Хотели расстрелять…
— Вас — расстрелять? За что?
— Они меня подозревали, подозревали меня. Что… что я считаю лошадей и эти… пушки…
Сваты переглянулись. Это соответствовало тому, что раньше рассказывал реб Акива Фрадкин. Такие вещи уже происходили…
— А вы, уважаемый еврей, — пугливо спросил кто-то, — вы действительно считали?
— Считал я или нет? — замахал руками и талесом еврейчик. — Какая разница? Я разве кого-то зарезал? За это надо волочить человека на виселицу?.. Что мне сказать вам, евреи! Я стоял уже привязанный к столбу. Едва упросил их разрешить мне накинуть талес… Посреди предсмертной исповеди меня отвязали и отвели… Знаете, к кому?
— Да, к кому же?
— Вы не поверите! К нему самому. К их Наполеону. Один солдат-немец ему переводил. Меня допрашивал, а ему переводил. Ростом он не больше меня. Но его взгляд исподлобья… Пики, а не глаза! Ужас! «Спроси его, — сказал он на своем языке немцу. — Спроси этого еврея, почему он против меня? Почему делает такие вещи?»
— Ну, ну! Так что вы ответили?
— А что я должен был ответить? «Это ведь Россия», — ответил я, — и… и ребе велел…
— Что?.. Вы так и сказали?!
Шум возмущения поднялся, как
