class="p1">По огню в узких глазах Алтерки Эстерка поняла, что это не притворство, а настоящая страсть, на какую, по мнению, которого она придерживалась до сих пор, ее единственный сын никогда не был способен. Нет, она больше ничего не сможет добиться тем, что снова будет злиться и откладывать! Это все равно что подливать масло в огонь.
— Хорошо, — сказала она очень медленно. — Я больше не буду разводить тайны. Ты действительно должен знать! Тебе нельзя жениться на Кройнделе…
— Мне нельзя? Нельзя, говоришь? И почему это?
— Потому что, возможно… Потому что есть подозрение, что она твоя дочь.
— Как это — моя?.. А когда-то ты говорила…
Эстерка остановила его резким движением руки. Позеленевшая, сидела она сейчас в большом кресле и делала вид, что играет серебряными кистями своего домашнего пояса, которым был подпоясан ее халат, и колебалась. Рассказать ли всю правду? Раскопать ли всю могилу? Отравить ли остатки воздуха, оставшиеся в ее доме в этом заброшенном селе? Или рассказать только половину?.. Да, так будет лучше. Наполовину солгать. Так легче перенести такой груз.
— Как это, ты спрашиваешь? Ты забыл ту ночь?.. В комнатке Кройндл…
Он поднял глаза и растерянно заморгал:
— Мама, ты ведь говорила… Ты не раз говорила, что это Шик… Твой Йосеф Шик. Что он это тебе назло сделал… Так, по крайней мере, я это понял…
— Я бы и продолжала так говорить. Но поскольку это зашло у тебя так далеко…
Он все еще стоял напротив нее и жмурился, как кот на внезапный яркий свет:
— Глупости… Это ты просто так говоришь! Я был еще мальчишкой. Что за мужчина я тогда был?
— Не торгуйся со мной! — отрезала Эстерка и встала… — Почему я всегда этому противилась? Теперь ты знаешь!
Но он все еще торговался… Он шел за ней, приставал к ней с разъяснениями разницы между его мужественностью и мужественностью Йосефа Шика шестнадцать лет назад…
Уехал к себе на постоялый двор он, тем не менее, в подавленном настроении. И два дня после этого вообще не появлялся в крестьянской хате у своей матери.
2
И даже потом, когда Алтерка все-таки вернулся, на нем все еще лежала печать подавленности. Его одежда была запущенной. По глазам было видно, что он не выспался. У Эстерки это вызвало боль в сердце. «Он страдает, на самом деле страдает, — тихо удивлялась она. — Но, с другой стороны, хорошо, что так! Пусть этот баловень пострадает! Не помрет. Ничего страшного с ним не случится. Зато таким образом он исцелится навсегда…»
Она смягчилась к нему, улыбнулась, пригласила его к столу. От обеда он отказался, а когда они пили чай с легкой закуской, молчал, как будто соблюдал траур. Однако Эстерка пару раз заметила, что он искоса поглядывал на Кройнделе, и снова насторожилась: ведь он смотрел на нее как прежде!.. Так не смотрят на собственную дочь…
Но она сразу же сама себя успокоила: это ведь вполне естественное любопытство. Этот ветреный человек вдруг ощутил, что у него есть обязанности. Его совесть пробудилась…
И тем не менее Эстерка стала уговаривать его уехать. Говорят, что в Курске на станции расклеили депеши о том, что француз занял часть Белоруссии. В этих волостях ужас что творится. Силой забирают в солдаты. Иноверки плачут и рыдают…
— Почему это тебя так волнует? — холодно спросил Алтерка, пожимая плечами.
— Раз уж ты тут по дороге в Херсон… Я сама начинаю беспокоиться. Хорошо бы и мне куда-нибудь уехать с Кройнделе…
— Да куда тебе ехать? — перебил ее Алтерка. — Куда еще дальше тебе ехать? Тут ведь намного безопаснее, чем в твоем Херсоне…
— В моем Херсоне? Вот как?..
Эстерка больше не говорила о Херсоне. К тому же визиты Алтерки становились все реже и короче. «Это он отвыкает! — думала она. — А скоро совсем перестанет приходить сюда и уедет…»
Правда, его поведение сделалось немного странным. Последние несколько раз он приходил пешком, без кареты, обгоревший на солнце и запыленный. На ее вопросы, почему он не бережется, Алтерка сердито отвечал: она ведь сама знает, что происходит. Лучших лошадей со станций забирают в армию. И уж проще пройти пару верст пешком, чем тащиться на крестьянской кляче.
В это можно было поверить. Странно выглядело только упрямство Алтерки. Казалось, он махнул рукой на все прежние удобства, лишь бы ненадолго заходить к матери, а потом сразу же уходить…
И однажды в элулский вечер он снова пришел пешком. Даже не пришел, а заскочил ненадолго, запыхавшийся. Снаружи началась буря. Это была одна из тех бурь конца лета, которые начинаются внезапно, заканчиваются очень быстро и начинаются вновь. И так — часами.
— Когда я вышел с постоялого двора, был светлый день, а теперь только посмотри, ни с того ни с сего — тьма и ветер с громами и молниями… Уф!
В саду Эстерки, вокруг ее дома, ломались отцветшие подсолнухи. С раскачивавшихся под ударами бури деревьев градом сыпались в траву спелые и недозревшие яблоки. Зеленая тьма сразу же закрыла маленькие окошки и пустила по их стеклам потоки дождя.
Через четверть часа просветлело, и Алтерка стал проявлять признаки нетерпения. Он засобирался или только делал вид, что собирается уйти… Эстерка его не удерживала, но тут за окошками все снова стало черно-зеленым, буря вновь рвала крышу, деревья в саду снова застонали, в печной трубе засвистело и загремело, и было слышно, как в стены дома бьют потоки проливного дождя.
Эстерка и Кройнделе сидели в уголках комнаты, укутавшись в свои домашние платки, и молчали. Давящая тишина овладела ими. Или, может быть, это просто так повлиял на них насыщенный влагой воздух, наполнивший дом, и эта зеленая тьма!.. Алтерка сидел, готовый уйти, в ворсистом цилиндре, с дорогой тростью между колен, и рассматривал свои тонкие сапожки и узкие летние панталоны: выдержат ли они такую грязную обратную дорогу?.. Но как только опять просветлело, он снова поднялся с места, готовый уйти. Или просто сделал вид.
Почти против воли Эстерка обратилась к нему из своего темного уголка. Как будто черт потянул ее за язык:
— Пережди здесь! Куда ты пойдешь в такую погоду?
Он послушался ее. Скромно и покорно, как прилежный школьник. Медленно снял с головы свой цилиндр и снова уселся.
— Хорошо, мама, — сказал он, — я попробую переждать здесь.
От этого сердце Эстерки совсем растаяло. Таким «хорошим ребенком» она его давно не видела. «Он начинает исправляться, — подумала она. — Я хорошо сделала, что наложила на него такую ответственность…»
Однако переждать дождь было не так-то
