уже, видимо, навсегда.
— Ради тебя! — резко ответила Эстерка. — Чтобы у тебя не было отчима. Да-да, это ты сделал его несчастным. Его и меня…
— Да. Я уже знаю… — криво усмехнулся Алтерка. — Все из-за меня, все ради моего блага… Может быть, я бы еще на некоторое время «отложил», как ты хочешь. Это случай, что ты меня видишь здесь именно сегодня. Все, кто только может, бегут сейчас из Петербурга. Это началось, как только император Александр отправился в Дриссу. Но и тамошняя крепость, Динабург, тоже ненадежна. Французы уже окружают ее. Все бегут в глубь России. Реб Мордехай мне говорит: «Ты ведь однажды уже был в Херсоне? Поезжай туда! Поезжай в одну из еврейских сельскохозяйственных колоний и пережди там! Ты только должен сказать, что ты внук реб Ноты Ноткина. Тогда тебя там на руках будут носить. Ведь реб Нота — один из тех, кто основал эти колонии… До Орла я так и ехал, не зная даже, что ты живешь здесь, так близко…
— А в Орле?..
— Ах, да, в Орле… — показал в улыбке белые зубы Алтерка. — Я завел там знакомство на станции с одним евреем, посланцем ребе…
— Посланец ребе из Ляд? — широко распахнула глаза Эстерка. — Высокий, с длинной бородой?..
— Он, он!.. — подтвердил Алтерка. — Именно такой он и был! Он сидел за столом с еще одним евреем и хлебал чай… Вдруг я услышал, как он упомянул невестку реб Ноты Ноткина… Пододвигаюсь поближе и слушаю, как он тебя восхваляет до небес… Ты чуть ли не хасидкой стала. Дважды хай [324] серебряными рублями дала ему на ешиву в Шклове… Верно?
— В это просто невозможно поверить!..
— Это ты говоришь, что невозможно поверить? — не понял Алтерка. — Эти евреи в длинных кафтанах с глубокими карманами крутятся по всем городам, даже без паспортов… Рвут с мертвых и с живых, у таких можно узнать адрес лучше, чем на почте…
В той туманной суеверности, которая овладела Эстеркой в последнее время, этот простой случай показался ей великим чудом: с одной стороны, белое, с другой — черное… Потому что тот же самый посланец, который ей самой показал светлый путь к покаянию, к поездке в Ляды, невольно стал злым указчиком дороги для ее сына, которого она так упрямо избегала, убивая в себе всякий намек на материнскую любовь…
Нет ли тут какой-то связи? Тот же самый посланец!.. И куда ведут эти два указанных им пути? Конечно, к новым испытаниям. К новой путанице. Разве мало того, что уже произошло до сих пор?
И Эстерка твердо решила больше не пускаться в новую игру, не испытывать ни себя, ни Того, Кто якобы сидит наверху. Ни в чем больше не уступать своему единственному сыну и стоять на страже у двери Кройнделе, как она стояла до сих пор. Она даже к столу не пригласила петербургского гостя, не спросила, где он остановился: в Пенах, в Курске или в каком-то близлежащем городке. Это подействовало. Алтерка снова надулся и, обиженный, не попрощавшись, сел в карету и велел кучеру ехать…
Эстерка смотрела вслед уезжающей карете, качая головой. Она хорошо знала, что таким способом не выбить из головы ее разобиженного единственного сына эту влюбленность. Это не помогло до сих пор, не поможет и сейчас. Потерянный путь к ее дому отыскан. Этот путь указал ему сам Бог через посланца ребе из Ляд. Теперь это уже не закончится так просто.
Глава двадцать вторая
В бурную ночь
1
Как подсказывало Эстерке ее сердце, так и случилось. Алтерка, по своему обыкновению, обижался недолго. Он подождал только один день, точнее полтора дня, и вернулся, но совсем другой. Свои щегольские наряды он оставил где-то на постоялом дворе, как и свою равнодушно-наглую мину бонвивана. Он был теперь одет в скромную черную одежду; на его губах была печальная улыбка человека, который подумал и понял, что вел себя неправильно… Прибыв, Алтерка грустно посмотрел на покрасневшую сиротку, а матери поцеловал руку, коротко и скромно. Так он не поступал уже давно. Это тоже должно было без слов обозначать, что позавчера он повел себя плохо и теперь раскаивается.
Однако Эстерка все-таки не поверила ему. Она слишком хорошо знала натуру своего покойного мужа, унаследованную сыном, и подозревала, что его страсть только затаилась, как кошка, чтобы неожиданно прыгнуть и схватить мышку…
И действительно, как только Эстерка снова осталась со своим сыном с глазу на глаз, Алтерка начал ткать то же полотно, что и полтора дня назад. С одной лишь разницей — на этот раз он говорил, опустив глаза, тихо, почти с мольбой:
— Мамочка, ты ведь знаешь, что я тебя люблю, я всегда тебя любил… Хотя ты меня гнала от себя много лет подряд, с тех пор, как я достиг возраста бар мицвы… Ведь каждый сын невинно влюблен в свою мать. Потом он невольно выбирает среди женщин, которых встречает, такую, которая похожа на нее. Ищет хотя бы дальнее сходство. Каждый мужчина боится остаться без матери на этом свете. Поэтому он любит, поэтому ищет, поэтому женится, добровольно сковывая себя цепями по рукам и ногам, лишь бы не остаться одному…
Эстерка криво усмехнулась:
— Я что-то еще не слышу звона этих цепей… Уже давно пора!..
— Но теперь, мамка, я готов их на себя надеть. Я нашел ту, которая… Можешь верить или не верить. В Кройнеле-второй есть что-то от тебя… Из того, что я ищу всю жизнь…
— Это, — сказала Эстерка, нахмурив брови, — я уже знаю… Давно. Ты ведь бегал и за первой Кройнделе. Про наше сходство это ты выдумываешь…
Алтерка даже вскочил от волнения:
— Но ведь ее мать была из твоей родни. Из твоей лепельской родни, хочешь ты или нет… Что-то есть у этой… у нынешней Кройнделе от ее матери и от тебя тоже… И еще как! В повороте шеи. Во взгляде…
Эстерка хотела его перебить, но он не позволил. Скромная, по-кошачьи загадочная мина исчезла с его лица. Он начал кипятиться:
— Я все брошу, мама! Все, что до сих пор уже успело мне надоесть. Я не могу без нее жить… Я ни на минуту не забывал ее за последние два года… Я мог тебя отыскать, но не хотел этого делать. Я дал ей вырасти, стать женщиной. Выполнил все, что ты велела. А теперь… теперь… мамка, не противься! Не разводи тайны, как до сих пор. Скажи, почему ты этого не допускаешь?!
