это и есть… «угли горящие»… Накормить его хлебом — это да. Но не стоять при этом. Не смотреть на него. Это уже месть…
— Отец! — воскликнул Мойшеле и сразу же замолчал.
А когда реб Шнеур-Залман вопросительно посмотрел на него, Мойшеле совсем растерялся и принялся как-то беспомощно оправдываться:
— Ничего, ничего, отец… Это ничего.
На самом деле Мойшеле хотел сказать, что ведь такая же нравоучительная мысль приводится и в Евангелиях, в той самой книге, которую отец приказал ему сжечь… Ведь в «Нагорной проповеди» сказано: «У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне». [327] Но он, к счастью, вовремя спохватился.
Лампы, при болезненном свете которых Стерна так лихорадочно паковала вещи, погасли. Крытые подводы осторожно тронулись с места посреди толпы сбежавшихся соседей и хасидов. Женщины всхлипывали в свои фартуки:
— Наш Шнеур-Залман уезжает… оставляет нас одних…
— Бог поможет!.. — Седая голова реб Шнеура-Залмана высунулась из-под темного верха колымаги. — Если будет на то воля Божья, мы еще увидимся…
Но реб Шнеур-Залман сам почувствовал, что это прозвучало слабо и неубедительно..
— Помогайте мне молиться! — попросил он, — Пусть мальчишки в хедере читают псалмы…
— Слышите, что велел ребе? — стали дергать за арбеканфесы своих рано проснувшихся сегодня сыновей заплаканные матери, таща их вслед за собой за подводами. — Читайте псалмы! Псалмы…
Две большие подводы, запряженные четырьмя лошадьми каждая, тем временем все быстрее и быстрее двигались сквозь серую толпу. Их провожали плачущие восклицания:
— Счастливого пути! Легкой дороги!..
Проехав последний дом в конце улицы, подводы поспешно повернули к большому шляху. Старшим из извозчиков двух тяжело нагруженных подвод был реб Юдл, пламенный хасид реб Шнеура-Залмана. На голове его был высокий сподик, [328] а на плечах — длинный мужицкий тулуп. Он и его помощник, сидевший на первой кельне, хорошо знали свое дело: ехать как можно быстрее и шуметь как можно меньше. Никто на этой ненадежной дороге не должен был знать, что за «чудаков» они увозят из Ляд. Ящики были битком набиты святыми книгами, а под тентами подвод сидели святые евреи. Но, н-но! И пусть будет тихо…
Однако, при всей своей осторожности, реб Юдл все же был вынужден уступить и позволить поехать вместе с ними тому беспокойному еврейчику в разорванном талесе. Тот забрался в подводу к ребе и утверждал, что дорога на Амчислав — это его дорога… Его жена и дети живут там. Он сам прибежал в Ляды, чтобы спасти ребе. Теперь будет справедливо, если и его спасут. Он боится французов…
Места под тентами больше не было, поэтому реб Юдл посадил его на задок второй подводы, на мешки с овсом, припасенным для лошадей. Так он и ехал, этот беглец, этот спасшийся от французской виселицы еврейчик, — спиной вперед, на открытом заду подводы, подскакивая на ухабах…
Из своей кареты, ехавшей, с разрешения раввиши, вслед за подводами, Эстерка видела этого «чудачка»… Из-за своего белого, как мел, перепуганного личика, черной бороденки и частого подпрыгивания на задке повозки он казался ей воплощением неуверенности и колебаний, охвативших оставленное еврейское местечко и выгнавших ребе и все его семейство из дома. Казалось, излишки этой неуверенности, не уместившиеся под тентом, выплеснулись на подпрыгивавшие на задке повозки мешки с овсом…
После того как они выехали по мягкой мужицкой дороге на твердый тракт, езда стала громче, но и быстрее. Живее застучали подковы, и после недолгого пути сквозь элулский туман они достигли холма, скрывавшего вместе с несколькими жидкими деревцами перекресток и еврейскую корчму, находившиеся за ними.
Старший извозчик реб Юдл вдруг забеспокоился. Он поднялся на кельне во весь свой высокий рост, увеличенный к тому же его высоким сподиком, и, держа кнут под мышкой, посмотрел из-под ладони вперед. Он хорошо знал, какую ответственность взял на себя. Две дороги расходились за холмом и корчмой. Одна вела направо, в Борисов, который, говорят, уже занят французами. Вторая вела налево, на Амчислав, оттуда — на Красный и дальше — в Расею…
— Возьми-ка налево! — сказал он тихо своему помощнику, у корчмы не останавливайся… Боже упаси! Смотри, постарайся!.. Ты ведь знаешь, кого везешь!.. Но, но!..
Две подводы и карета, ехавшая следом, снова тронулись и потихоньку стали объезжать холм слева. Колесные оси заскрипели под тяжким грузом на шедшей в гору дороге.
Мойшеле, младший сын ребе, высунул голову из рогож, занавешивавших крытый верх первой подводы, в которой сидели в тесноте четырнадцать душ. Беспокойство реб Юдла, сидевшего на кельне, передалось и ему. «Мне странно, — думал он с болью в сердце, — что все еще не видно русских кавалеристов. А ведь полковник Небрасский выехал сюда еще рано утром со своими солдатами. Он сказал, что они будут охранять тракт…» Однако вслух он ничего не сказал и молча втянул голову обратно под крытый верх подводы, не желая портить настроение людям, которые и без того подавлены. В первую очередь, он не хотел огорчать отца, которого так горячо заверял в дружбе Небрасского и в нужности выданных им паспортов…
Тем не менее его напряженность передалась другим без слов. Первыми ее ощутили маленькие дети, внуки реб Шнеура-Залмана. Они захныкали, заворочались…
— Реб Юдл, реб Юдл! — снова высунул голову Мойшеле, не в силах больше сдерживаться. — Кавалеристов еще не видно? Кавалеристов Небрасского?..
Вместо ответа старший извозчик подал младшему сыну ребе знак, чтобы тот сделал одолжение и помолчал. Реб Юдл сам встал на кельне, вытянув длинную шею, прислушался и неожиданно повернул свою увенчанную сподиком голову к Мойшеле:
— Скажите лучше детям, чтобы не шумели!.. Потому что я слышу голоса…
— Тихо, дети! — сердито сказал Мойшеле в темную глубину крытой подводы. — Тихо!..
И снова малыши первыми почувствовали, что неясная угроза стала намного реальнее и ближе и что хныканьем здесь не поможешь. Они замолчали.
Теперь уже Мойшеле до пояса высунулся из-за рогож:
— Реб Юдл, вы говорите, голоса?.. Чьи?
— Какие-то странные, — последовал ответ. — Не наши…
Подводы уже влезли вверх по откосу. Справа показались дымящие печные трубы и большое знамя, реявшее над крышей из дранки…
— На-ка, вот! — обрадовался Мойшеле — Русские солдаты! Русское знамя… Смотрите, смотрите!
— Русские? — снова посмотрел вперед из-под ладони реб Юдл. — Как-то не похоже, не так… Полосы на знамени в ширину, а не в длину…
— Тпррр! — неожиданно остановил лошадей его помощник. — Хозяин, застава! Мне кажется…
И прежде, чем он успел сказать, что ему кажется, перед самыми лошадиными мордами действительно выросла застава, перекрывшая дорогу бревнами, положенными на козлы. Две незнакомые солдатские шапки высунулись
