из-за них. На евреев были направлены ружья. Точно таким же незнакомым был и прозвучавший приказ:
— Хальтэ-ля! [329]
Этот выкрик разбудил всех, как удар грома — сонный пчелиный улей. Мужчин в первой подводе и женщин во второй. О детях нечего и говорить. Не зная чужого языка, все, тем не менее, поняли, о чем речь, все без исключения — от помощника извозчика, сидевшего на передней кельне, до еврейчика в талесе на задке второй подводы.
— Французы! Французы!.. — плаксиво и пискляво загудели обе подводы. Рогожные занавеси раздвинулись, и за ними показались бледные, перепуганные лица: одна голова поверх другой и одна пара глаз над другой — мужские, женские, детские… Шапки с высокими султанами, черные усы под изогнутыми носами незнакомых солдат еще сильнее подчеркивали угрожающе прозвучавший приказ остановиться. Стало ясно, что стоявшая на перекрестке корчма захвачена врагом и что дорога на Амчислав перерезана.
Глава двадцать четвертая
После Трафальгара
1
Незначительное, на первый взгляд, событие зачастую влечет за собой большой перелом. Чем сложнее машина, тем опаснее для нее поломка. Малейшая трещинка в драгоценной вазе приводит, по большей части, к тому, что сосуд разваливается при перемене температуры… Так и внезапная смерть тулонского адмирала Латуш-Тревиля привела к разрушению всех планов Наполеона, направленных против Англии на море. То, что место Латуш-Тревиля занял такой недалекий адмиралишко, как Вильнёв, [330] расширило и разветвило первую трещину. Вильнёв не верил в план Наполеона. Из-за этого он осуществлял трусливые маневры, приведшие в конце концов к колоссальной катастрофе Трафальгара: почти весь французский флот с более чем двадцатью тысячами отборных матросов был уничтожен этим одноглазым дьяволом Нельсоном. И превосходство Англии на морях, против которого Франция боролась веками, стало за один день незыблемым и неоспоримым фактом. От французского флота остались лишь плавающие по поверхности моря мачты с разорванными парусами. А у Англии осталось множество неповрежденных боевых кораблей, которые отныне были непобедимы.
Эта ужасающая весть, как всегда, в первый момент вызвала у Наполеона вспышку гнева, сопровождаемого удвоенной энергией.
«Точно так же, как Франция проиграла на море, она обязана победить на суше!..» — Так он когда-то рычал в Египте, стоя среди своих офицеров и стуча кулаком по качавшемуся походному столу. А перед своими солдатами, оказавшимися тогда отрезанными от Франции, он произнес такую речь:
— Отныне мы одни в Египте, мы отрезаны от Европы… Хорошо! Мы должны поднять голову над волнами, чтобы они не топили нас, а ласкали. Может быть, нам суждено Провидением изменить лицо Востока. Мы останемся здесь и будем сражаться!..
И он сражался. При Абукире на суше разгромил армии англичан и султана. Осадил Акко… Но постоянная жажда и эпидемии оказались сильнее и в конце концов взяли верх. Вместо того чтобы продолжать держать «голову над волнами», он тихо покинул Египет и бросил свои войска на милость Небес. Он отправился во Францию и подобрал корону, свалившуюся с отрубленной головы Людовика XVI. А в 1805 году перекрыл, как и грозил тогда в Египте, поражения Франции на море победами на суше.
Вена без боя распахнула перед ним свои ворота. Несколько месяцев спустя он разгромил под Аустерлицем [331] армии заключивших между собой союз Австрии и России. Это была одна из тех великих побед, о которых складывают легенды. Может быть, даже величайшая из всех его побед на полях сражений. Сразу же после Аустерлица Наполеон принудил двух этих заклятых врагов Франции подписать с ним в Пресбурге [332] мирный договор. Он завладел всей Южной Германией, дав ей невинное наименование «Рейнский союз». Своего братика Жозефа [333] усадил на трон Неаполя. Своего второго брата, Луи, [334] сделал королем Голландии. Он разгромил пруссаков в сражении под Йеной [335] и закрепил эту победу, подписав Тильзитский мир. [336] Своего брата Жерома [337] он сделал королем Вестфалии…
Однако все эти молниеносные победы, как и поспешно воздвигнутые троны для его бесталанных братьев, очень мало успокаивали его. Решающий удар, нанесенный Нельсоном в битве при Трафальгаре по престижу непобедимого полководца, создал где-то в потаенном уголке психики Наполеона малозаметную трещинку. Как всякая поначалу невидимая трещина, она разрасталась понемногу между его блестящими победами. Она становилась все чернее, все глубже, все разветвленнее, и она мешала… Все начинало двоиться в зорких глазах Наполеона, как в расколотой подзорной трубе. Он начал подозревать бывших якобинцев, которых сам же и поставил на высшие должности и из которых создал свое окружение и государственный аппарат императорской Франции. Теперь он сомневался в их преданности ему, в их верности своему бывшему товарищу, поднявшемуся на самый верх и носившему теперь корону… Он тут и там ловил их на саботаже и чувствовал, что в глубине души они не могут простить ему того, что он остановил развитие Великой революции, и ждут, пока он как-нибудь поскользнется, чтобы наброситься на него и разделить между собой алмазы из его короны: так же, как они поступили в свое время с Людовиком XVI…
Место крылатой мечты и упрямой веры в себя теперь занял страх… Именно он стал движущей силой всех его последующих, чересчур поспешных приказов. Вместо того чтобы дальновидно рыть глубокий подкоп под прогнившим фундаментом старой монархической Европы, он стал склоняться к авантюре, которая была не более чем эрзацем, бутафорией мудрой политики и хорошо продуманных вторжений во вражеские государства. Дело дошло до духовного кризиса, как это бывало у всех великих завоевателей — от Навуходоносора до Тамерлана… Раньше или позже появляется неуверенность, неверие в прочность собственных поспешных, плохо продуманных побед. Наполеон начал бояться заговоров, внутренней оппозиции, интриг всех без исключения европейских монархов, побежденных и непобежденных. То, что он короновался в Нотр-Даме, не помогло. Ему не верили, когда он лез из кожи, доказывая, что он стремится лишь установить закон и порядок во Франции, как и во всех завоеванных им странах. Французской армии, являвшейся детищем Великой революции, не доверяли. «Узурпатор» — так шепотом называли императора Наполеона европейские дипломаты за его спиной. А от гнусных узурпаторов не стоит ждать ничего хорошего, кроме новых переворотов и узурпаций…
В то время он писал своему младшему брату Жозефу, королю Неаполя: «Я живу в состоянии вечного страха и недоверия. Каждый день раскрываются все новые и новые заговоры против меня. Каждый день мне представляют страшные тайные отчеты. И те, кто поддерживает Бурбонов, и те, кто поддерживает бывших якобинцев, избрали меня своей мишенью».
Чтобы доказать важность занимаемого им поста и
