в битве при Каннах. [358] Попробуй разгроми подводы с капустой, которые к тому же все время только уезжают…
И, словно мало было этого бесцельного вторжения в такую расхлябанную, расползавшуюся от ветхости страну, из милой Франции начали поступать известия, что парижская «галерка», или «парижский народ», как предпочитал говорить Наполеон, проявляет недовольство…
Парижский народ просто не понимал, для чего император лезет в такую даль. Ведь он только что так удачно породнился с австрийским императорским домом; жена даже уже наградила его наследником… Так почему же он все никак не может спокойно усидеть на месте? Разве мало будет маленькому Бонапарту унаследовать объединенные Францию, Австрию и Германию? Нет, его великому отцу потребовалось присоединить Польшу, Россию и еще черт знает какие варварские страны, в которых, как рассказывают, белые медведи расхаживают по улицам безо всякого страха, а женщины носят сапоги круглый год… Нет, это уже чересчур! Это может стать опасным…
То же самое мнение, но более ясными словами высказал Наполеону его главный интендант граф Дарю. [359] Разговор между ними произошел в Витебске, в крупном белорусском городе, который французские войска заняли после Вильны.
— Для чего?.. — спрашивал императора этот холодный и здравомыслящий бюрократ и сановник. — Для чего, ваше величество, ведется такая тяжелая война в такой дали?.. Не только войска, но и мы, ваши приближенные, тоже не понимаем целей и необходимости этой кампании. То, что английские товары прорывают вашу блокаду вокруг европейского континента и проникают в Россию, и то, что союзное нам Герцогство Польша хочет стать большим королевством, еще не основание для ведения такой непопулярной и дорогостоящей войны. Чем быстрее вы заключите мир, ваше величество, тем лучше будет для всех нас!
Того же мнения относительно Российской кампании придерживалась и большая часть маршалов. Однако не все они находили себе такое же мужество, как граф Дарю, чтобы ясно и открыто высказать это императору. Они только намекали, более или менее завуалированно…
Это были разумные предостережения. Однако однажды взятый разбег на Москву уже не мог быть остановлен. Как брошенный гигантский кегельный шар, этот поход уже вышел из-под контроля и с головокружительной скоростью катился вперед. Возвратиться назад, не одержав ни единой большой победы, Наполеон боялся. Вся его система запугивания больших и малых государств могла лопнуть. Легенда о том, что французская армия непобедима, могла развеяться как дым… Нет и еще раз нет!
И он двигался все дальше и дальше в глубь России. Лучшие кавалеристы под командованием маршала Мюрата [360] изготавливали к бою свои длинные пики, но так и не закололи ни единого русского солдата. [361] Маршал Даву и король Вестфалии Иероним, брат Наполеона, преследовали русских и пытались не допустить, чтобы две отступавшие русские армии — Багратиона [362] и Барклая-де-Толли — соединились… Но пойди не допусти, чтобы холодный ветер не смешивался с теплым!..
2
18 июня 1812 года, через два дня после занятия Вильны, Наполеон Бонапарт выступил верхами в сопровождении легкого эскадрона польских улан в направлении на Ошмяны. [363] Все утро он восхищался старинными литовскими развалинами, расположенными между живописных Тракайских озер. [364] Пообедав в Троках [365] и немного вздремнув, император отправился на прогулку, имевшую, помимо прочего, и стратегическую цель. Просто так Наполеон во время военной кампании никогда не гулял. Смысл нынешней прогулки был в том, чтобы разведать кратчайший путь на Минск, куда поспешно отступил со второй русской армией Багратион, и посмотреть, как лучше загнать в цель живую пулю — то есть маршала Даву с его сорока тысячами солдат, двигавшихся налегке, без тяжелой поклажи. Таким образом Наполеон планировал окончательно разделить две отступившие русские армии, чтобы они не смогли соединиться у Динабургской крепости. Если бы это ему удалось, он был бы уверен в окончательном успехе.
— Эти Барклай и Багратион, — объяснял он с легкой улыбкой презрения своим польским сопровождающим, — уже никогда не увидят друг друга…
Он никому не говорил об этом, но все же надеялся обойти и захватить в плен русского царя собственной персоной. Согласно полученным им тайным сообщениям, Александр спешно выехал из Петербурга, стремясь как можно быстрее достичь Динабургской крепости, чтобы подбодрить свои отступившие, если не сказать «бежавшие», армии… «Этот стратег сам мчится в ловушку, — удовлетворенно потирал руки Наполеон. — Это очень подходит внуку Екатерины…»
Наполеон никак не мог забыть, что Екатерина Великая не ответила ему на письмо с просьбой принять его на службу в ее армию. То, что он ворвался теперь в пределы России в качестве императора Франции и половины Европы, что он уничтожил те самые границы, которые когда-то должен был пересечь в качестве офицерчика, ищущего приключений, он воспринимал как месть самой истории. Нет, мировая история никогда не смолчит по поводу столь грубых ошибок! Она раньше или позже исправляет их…
На лесных дорогах между Троками и большим озером, [366] перед Бутрыманцами, [367] императорский эскадрон заблудился. Мамелюк Рустам, личный слуга Наполеона, и один польский улан поскакали вперед, чтобы отыскать ровную дорогу или кого-то, знающего местность. Сразу же после этого в лесу прогремел взрыв, и они галопом вернулись назад.
— Ла-ба, ла-ба, эфенди!.. [368] — первым предупредил на ломаном французском еще издалека мамлюк Рустам. — Урус, урус ла-ба!.. [369]
— Москали! — пояснил, ни жив ни мертв, польский улан. — Это, должно быть, засада!
Немногочисленные сопровождавшие Наполеона всадники заволновались. Опасность была велика, а ответственность — еще больше. Один Наполеон спокойно сидел в седле на своей белой лошади.
— Засада, — сказал он, — не дает о себе знать шумом… Однако дорога небезопасна. Назад!
Но как было скакать назад, если все лесные тропинки вокруг озера запутались? Некоторые из них были заболочены, подковы увязали на них.
Ведя лошадей под уздцы, польские уланы начали пробиваться через лес. На одной из боковых дорожек они внезапно натолкнулись на еврея с большим тюком на плечах.
— Жидок, куда ты идешь? — окружили его уланы.
— В Олькеники, Панове! — последовал ответ.
— А что это за тюк ты тащишь? — продолжили допрашивать кавалеристы.
— Книги, еврейские книги. Я книгоноша.
— А кто это стрелял в лесу, Мошка? Не знаешь?
Вместо ответа книгоноша вылупил глаза на белую лошадь и ее всадника.
— Панове! — задрожал он от воодушевления. — Не это ли сам великий круль [370] Наполеон?
— Ах, так? — с подозрением переспросил его один из уланов. — Может быть, ты шпион? Ты!.. Шпион?
Но маленький всадник в треуголке махнул рукой. Он уловил слово, похожее на его имя, и догадался, что узнан.
— Спроси этого еврея, — сказал
