единую примитивную гармонию. Перегруженную, как барочные украшения, и в то же время легкую, воздушную, по-детски веселую… Жаль, что все это чудо было занавешено бедной выцветшей завесой из какой-то желтоватой ткани с потертой звездой Давида. Когда Наполеон спросил через толмача, откуда такая убогая завеса на таком красивом «ящике», сразу десять евреев взялись ему рассказывать, что здесь когда-то была дорогая старинная завеса, украшенная золотом и жемчугами. Но при Екатерине, во время войны между русскими и поляками, завесу стырили. До сих пор неизвестно, у кого она осталась. Может быть, у солдат Бибикова, [373] а может быть, у польских солдат…
В тот же вечер синагогальный староста получил посланную с французским гренадером чудесную плахту из тяжелого шитого золотом бархата с дорогими кистями по краям. На ней была густая ренессансная вышивка в виде венков, ветвей и листьев, а также летящих орлов. Это был подарок Наполеона для ограбленного святого места.
И до сих пор этот подарок висит в Олькеникской синагоге в качестве двойной завесы для орон-койдеш. Она так же хорошо подходит к его изящной резьбе, как дорогая картина подходит для искусно выполненной старинной рамы.
Глава двадцать седьмая
Воля императора
1
В Олькениках, куда Наполеон добрался с помощью еврейского книгоноши, спасаясь от русских казаков и саперов, и где старинная синагога произвела на него такое сильное впечатление, он остался на ночь, а потом — и на день. Император заинтересовался численностью евреев в России, о которой имел слабое представление. Он был потрясен, узнав, что их здесь насчитывается более миллиона душ. Это семизначное число в то время, да еще и в отношении «нежелательных» сынов древнего народа, даже для Франции, Италии и Австрии, вместе взятых, было фантастическим. Большое значение имело и то, что этот миллион способных работящих людей буквально задыхался в ограниченной части российских городов и местечек от Луцка до Риги. То есть вдоль всей западной приграничной полосы Российского государства, куда теперь вступили французы и где они тут и там сражались с отступающим противником.
Важность такого человеческого материала, который сидел, словно связанный, в тесноте и рвался за пределы черты оседлости, во внутренние российские губернии, и который можно было легко возбудить одним лишь открытием для них всех запертых ворот, даже одним лишь обещанием свобод — все это было ясно с первого взгляда. По первому впечатлению Наполеона, это было намного легче осуществить, чем его прежний план взбунтовать украинцев против Великой Руси…
С лихорадочной прилежностью, которая всегда была характерна для него во время войны, он принялся знакомиться с существом российского еврейства. Агенты собирали материалы и доставляли в штаб. К цветным папкам с материалами об угнетенных народах Российской империи, таких, например, как поляки, немцы, литовцы и украинцы, добавилась свежая папка с новой надписью «Ле жюиф рюс» — «Русские евреи».
Уже через пару дней лихорадочной работы он понял, что еврейские массы в занятых французами областях Литвы и Белоруссии делятся на две большие партии. Старая консервативная партия поддерживала давно умершего Виленского «гранд рабэн». [374] А новая, более молодая партия «осид», [375] насчитывавшая сотни тысяч приверженцев, была очень предана руководящему ими «град рабэн» местечка Ляды, что под Борисовым.
Наполеон узнал, что старая партия так называемых виленчан симпатизировала его вступлению в Россию, хотя и очень опасалась выразить свою поддержку открыто. Одним из этих виленчан был и тот еврейский книгоноша, который предупредил его в бутрыманцском лесу о русских казаках и вывел его на Олькеники. Однако новая партия «осид», представлявшая собой своего рода протестантов среди российско-польских ортодоксов, очень хотела его поражения. Они даже проводили молебны за то, чтобы он пришел к горькому концу…
И они не ограничивались одними пожеланиями и молитвами… Их «рабэн», проживавший неподалеку от Борисовской крепости, делал более чем достаточно. Его приверженцы шпионили на всех дорогах и тропах. Под видом шинкарей, маклеров и нищих, в длинных лапсердаках, они были повсюду и передавали все, что слышали и видели, в борисовский штаб. Из рапортов, которые были представлены ему в последние дни, Наполеон понял, что тут и там таких богобоязненных агентов хватали за руку и расстреливали. Однако чем глубже французские войска продвигались в Могилевскую и Минскую губернии, тем чаще попадались и опаснее вели себя шпионы. Они считали пушки и лошадей и, где надо, действовали с упреждением. Фураж исчезал как по волшебству во всех вновь захваченных областях. Стога сена пылали на заброшенных полях. Когда прибывала французская кавалерия, она не находила ни единого зернышка овса, ни единой соломинки… Измученные лошади падали с ног и больше не вставали. В упряжки колесных пушек приходилось впрягаться людям…
Миснагеды, которые дошли еще годы назад в своем пылком миснагедстве и в ненависти к хасидам до лживых доносов, теперь снова оживились. Среди них был и завзятый доносчик «Авигдор из Пиншка», как он сам именовал себя со своим претенциозным произношением… Неутомимый гонитель старого ребе быстро нашел потайные пути, которые привели его в штаб маршала Мюрата в Минске, а потом — в главный штаб французов. Там сразу же узнали, что «еврейские протестанты», или «осиды», являются кровными врагами французов…
— Почему именно «осиды»? — заинтересовался Наполеон.
— Это все их «гранд рабэн»! — утверждали доносчики. — Во-первых, «гранд рабэн» местечка Ляды испытывает чувство особой благодарности к русскому царю, потому что, как только Александр взошел на престол, он подписал приказ об освобождении «рабэн» из тюрьмы, где тот сидел… Во-вторых, «рабэн» уверен, что Наполеон, царь французов, это Боже упаси, «оболочка», [376] дурной человек, который не верит в Бога, а только в собственную силу. Не то что царь Александр… А если такой большой безбожник захватит, Боже упаси, Россию, он заразит своим безбожием и евреев…
Доносчики даже сообщали, что ненависть ребе из Ляд к Наполеону началась не вчера. Еще давно, когда «рабэн» сидел в петербургской тюрьме, он изложил царю Павлу пророчество, согласно которому Наполеон сначала добьется успеха, а потом будет разгромлен…
2
Сначала Бонапарт улыбался по этому поводу. Эти донесения, отдававшие одновременно богобоязненностью и интриганством, были ему знакомы. Это было то же самое иезуитство, которое одновременно благословляло и проклинало, курило благовония и воняло разложением. Он видал его во всяческих облачениях и со всяческими гримасами в собственном отечестве, в Италии, в Испании и в Австрии. Теперь он увидел его здесь, в далекой России, наряженным в еврейский лапсердак и обросший бородой и пейсами…
Однако он сам был суеверен. Главным образом — во время военных
