стройная женщина в большой красивой ротонде и с черной вуалью на лице. Она выплыла с распущенными ароматными складками платья, как некий большой павлин, причем так легко и величественно, что офицер невольно приложил руку к треуголке и уважительно и галантно спросил:
— Мадам?..
— Мсье… — послышался из-под вуали взволнованный, но мелодичный голос. И Стерна, сидевшая на второй подводе, сразу поняла, что это утренняя гостья — невестка реб Ноты Ноткина, ехавшая за ними в своей карете.
— Мсье, — сказала дама, — я немного понимаю французский. Могу ли я быть вам полезна?
— Как удачно, мадам! — еще вежливее звякнул шпорами офицер. — Это едет «рабэн» со своими домашними? «Гранд рабэн» местечка Ляды?
Эстерка пугливо оглянулась на старого ребе, сидевшего в подводе между своими сыновьями. Она как будто спрашивала у него совета: говорить или нет?
Старый ребе явно уловил это своим острым чутьем, потому что он слабо кивнул увенчанной штраймлом головой.
— Да, мсье! — набралась уверенности Эстерка.
— Не этот ли пожилой человек? — вежливо указал на ребе офицер.
— Да, мсье.
— Если так, мадам, то будьте так добры и скажите высокочтимому «рабэн», чтобы он сделал одолжение и сошел с подводы…
— Его арестовывают? — испугалась Эстерка.
— Я этого не сказал. Но он должен сойти с подводы и пройти со мной.
— Куда пройти?
— Здесь недалеко. Туда, где развевается флаг, в корчму.
— Чего от него хотят?
— Этого я не знаю. У меня приказ.
— Зачем беспокоить такого старого человека, — начала упрашивать за ребе Эстерка. — Разве его нельзя кем-нибудь заменить? Например, мной?
— Нет, мадам, никто не может его заменить… — И, понизив голос, офицер торжественно добавил: — Сэ ля волонтэй дэ л'эмпэрэр! [378]
Эстерка едва не вскрикнула от потрясения. Она отступила назад и перевела слова офицера тихо, насколько только было возможно, — чтобы не напугать и без того пребывавших в напряжении людей.
Но старший извозчик, сидевший на кельне, подхватил ее слова и, по-своему истолковав, повторил громко, во весь голос, тыкая рукояткой кнута:
— Наполеон, не будь я евреем! Он самый!.. Я уже прежде догадался… Флаг, флаг над корчмой… Смотрите!
Такое «толкование» ударило, как ядро, по обеим тесно забитым людьми подводам. Из-под рогож раздался многоголосый шум, да такой, что Боже сохрани.
Глава двадцать восьмая
В корчме
1
После недолгого колебания реб Шнеур-Залман положил конец начавшейся суматохе. Он решительно хлопнул рукой, как в синагоге перед трублением в шофар, когда он отправлялся бороться с сатаной, а его голос, который на протяжении всего этого утра был таким слабым и неуверенным, теперь зазвучал решительно.
Направив взгляд своих вдруг загоревшихся голубых глаз на черную вуаль невестки реб Ноты Ноткина, он наполовину приказал, наполовину попросил:
— Скажите, пожалуйста, этому господину, что я подчиняюсь! Я следую за ним…
Впервые Эстерка так близко увидела человека, чьего слова так суеверно ждала и на чей совет и приговор надеялась, как на Избавление, грядущее с Небес… Ее темная вуаль немного мешала ей видеть, зато делала образ реб Шнеура-Залмана более загадочным. Как будто сквозь туманную сеть, сияло его выразительное лицо. Между двух своих рыжевато-русых сыновей с кучерявыми бородами и пейсами он, в своем штраймле и меховом воротнике, сидел как некий старейшина всех праотцев. А его окладистая, молочно-белая, а не просто седая борода сливалась с матовой бледностью его лица.
Дов-Бер и Мойшеле, сыновья ребе, взяли его под руки и помогли спуститься с тесной подводы. Эту торжественную минуту решительности снова испортил еврейчик в разорванном талесе.
— Евреи, — принялся он снова кричать, — это та же самая свадьба, что и со мной! Евреи, не позвольте увести нашего ребе! Вы не знаете их, этих французов! Они привяжутся к нему, как привязались ко мне…
Но иностранные солдаты с черными усами и жесткими лицами даже не посмотрели на то, как он размахивал руками, и не стали слушать его криков. Ружьями они отгородили кричавшего еврейчика от рослого «гранд рабэн» и сопровождавших его сыновей. Шлагбаум приоткрылся. Гвардейский офицер приложил руку к своему головному убору и первым пошел к корчме. Следом двинулся «гранд рабэн», опираясь на своего сына Мойшеле, который был моложе и сильнее брата. За ними Эстерка, переводчица в вуали. Больше никого не пропустили. Свежеоструганный шлагбаум снова опустился и отсек маленькую, но шумную группу на двух подводах. Извозчики в штраймлах, сидевшие на своих кельнях, казались французским солдатам очень подозрительными. Наверное, не напрасно увели троих их пассажиров для расследования…
Тяжело дыша и опираясь на плечо Мойшеле, реб Шнеур-Залман шел вверх по холму. Он ощущал в горле сухую горечь. От такого же ощущения он когда-то страдал в Петропавловской крепости, когда у него проявилась «медовая болезнь». С тех пор он заметил, что при большом огорчении оно проявляется у него с особой остротой. Сердце учащенно стучало, а мысли туманились, как от хмельного напитка. Но он крепился и продолжал идти вперед.
Крутая тропинка, ведшая вверх, к корчме, охранялась всего несколькими вооруженными солдатами. Однако за редко расставленными постами вскоре обнаружились две шеренги гренадеров. Все это были высокие молодые парни с перекрещенными на груди ремнями, в меховых шапках, белых обтягивающих рейтузах и длинных лакированных сапогах. Они были похожи друг на друга так, словно их родила одна мать — мать Голиафа. Почти у всех были свисавшие вниз черные усы. Они стояли, расставив стройные ноги и опираясь на длинные ружья, и образовывали собой ведший вверх живой коридор для ребе и тех, кто его сопровождал.
Внезапно ноги реб Шнеура-Залмана прилипли к земле, как будто он ступил в густую смолу. Между плечами выстроившихся гренадеров мелькнула знакомая мерзкая голова. В первый момент он толком не сообразил, кто это, но тут же встретился взглядом с этим смутно знакомым человеком, и у него не осталось сомнения, что это доносчик Авигдор. Выпуклые, продернутые красными жилками глаза доносчика были жесткими и неподвижными, как яйца, которые христиане варят и расписывают на свою Пасху. В этих глазах не было никакого выражения, даже никакой мстительной искорки. И именно это казалось самым страшным…
Реб Шнеур-Залман не узнал его с первого взгляда потому, что Авигдор был теперь совсем по-другому одет. Вместо потертой голубоватой бекеши, в которой он вчера вечером приходил просить милостыню, на нем были новенький темно-зеленый кафтан и новый сподик с высоким бархатным верхом в цвет кафтана. Доносчик стоял, чуть опираясь на свой высокий посох с большим серебряным набалдашником церемониймейстера, как когда-то в Петербурге, в тюрьме Тайной канцелярии. Словно какой-то злой дух взял и повторил здесь двенадцать лет
