на головную боль. Тут нет ничего страшного. Поверьте мне!
— И все-таки… Я прошу вас, отпустите его, только сегодня. Завтра он будет учиться лучше… Ты будешь завтра повторять проповедь, Алтерка?
— Буду, буду! — наполовину шутливо, наполовину серьезно закивал своей слишком большой головой Алтерка.
— Пожалуйста, моя госпожа! — пожал плечами реб Мендл. — Я только хотел порадовать реб Ноту. Но… если вы так хотите…
Эстерка мило улыбнулась ему и вышла своей очаровательной плавной походкой, ведя за руку сына. А сатановец все еще стоял как громом пораженный. На его полуоткрытых губах блуждала придурковатая улыбка, совсем не идущая большому ученому. Такое впечатление произвело на него появление этой женщины в ее простом и в то же время чудесном наряде. Во дворце князя Чарторыйского он видал много красивых аристократок, разряженных в пух и прах, но такой красавицы не видел. Нет, никогда не видел.
3
В спальне Эстерки, где еще не застелена была большая и пышная постель, Алтерка сразу повеселел. Он повел своим тонким носиком, выставил вперед свой ноткинский подбородок и, наполовину зажмурив масленые глаза, пробормотал:
— Так хорошо пахнет…
Эстерка погладила его по жидковатым русым волосам, но он схватил гладившую его руку своими не по-мальчишески большими лапами и впился губами в ее мягкую ароматную кожу.
— Любишь свою маму? — тихо спросила Эстерка.
Ее единственный сын не оторвал губ от ее руки и ничего не ответил.
— Скажи, любишь?
— Угу, угу! — ответил Алтерка через нос, все еще не отрывая от ее руки своих жадных губ.
— А больше никого? Посмотри мне прямо в глаза!..
Алтерка отпустил ее красивую руку, но в лицо матери не посмотрел. Казалось, он о чем-то размышлял, что-то обдумывал. Но Эстерка не отставала:
— Алтерка, посмотри мне в глаза!
— Ну, вот я же смотрю! — вдруг набрался наглости Алтерка.
— Почему у тебя болит голова? Почему ты не спал?
— Почему?
— Да, почему?
Сын снова ненадолго задумался, потом сказал:
— Потому что… должен приехать дедушка.
По его бегавшим глазам Эстерка поняла, что он начинает что-то подозревать, о чем-то догадываться… Материнское любопытство Эстерки, подталкивавшее ее разобраться в жалобе Кройндл, заставляло ее колебаться: упрекнуть ли этого сорванца в том, о чем рассказала ей подруга, или же нет?..
И она решила, что не стоит. Потому что в таком случае вся игра будет испорчена: договоренность с Кройндл подменить ее в спальне потеряет смысл. Алтерка догадается и станет осторожничать… Поэтому она сделала хорошую мину при плохой игре. Сладко вытянула губы и протяжно произнесла несколько слов, сладких как мед:
— Так ты меня любишь, сынок? Только меня одну?
Алтерка искоса взглянул на нее, сверкнув карими глазками, успокоился и сказал:
— Конечно…
— Почему? Скажи, скажи! Почему?
— Ты, ты маменька… ты так хорошо пахнешь. Все в твоей комнате так хорошо пахнет.
— Это духи, которые дедушка присылает мне из Петербурга… Ты же знаешь!
— Нет-нет. Не это. Ты сама. Никто так хорошо не пахнет, как ты. Твое платье так пахнет. Твоя подушка, на которой ты спишь.
— Ты мне это уже однажды говорил.
— Да-да, в Пурим. Я помню. Там так написано… Я тебе показал, что про тебя написано в книге Эстер. [27] Дедушка тоже тебя так называет. Я помню, я помню.
— Царица Эстер?
— Да-да, именно так!
Сердце Эстерки часто застучало и растаяло в каком-то маслянистом счастье, в горячей любви, окружавшей ее со всех сторон. Любовь потоком струилась к ней от Йосефа, от свекра, от сыночка. Чем она это все заслужила?
Она ведь не стоит такой любви. В глубине души она простая грешная женщина. И чтобы не выдать, насколько она тронута и как ей приятно, Эстерка прошептала со слезами на глазах:
— Сейчас он придет, твой дед, дай ему Бог здоровья! И тебе тоже. Вам обоим. Чтоб вы оба были мне здоровы…
Короткий звук трубы послышался совсем близко. Он будто скатился с ближайшей засыпанной снегом стрехи. Эстерка вскочила:
— Дедушка, дедушка!
Мать и сын пробежали по всем коридорам в прихожую. Там, в раме широко распахнутой двери, между двух шеренг служанок и помощниц с Кройндл во главе, уже стоял реб Нота, усталый с дороги, счастливый, одетый в шубу и промерзший. Он протирал свои запотевшие очки, ища при этом кого-то живыми черными глазами.
Увидав Эстерку, высокую и расцветшую, как летнее дерево посреди зимы, он только коротко воскликнул: «Доченька!» — и протянул к ней свои замерзшие руки. Эстерка стыдливо взяла одну его руку, слабо пожала ее, неожиданно всхлипнув, упала свекру на шею и разрыдалась. И реб Нота, не считаясь с присутствием целой оравы служанок и любопытных слуг, тоже обнял ее, по-отечески утешая и гладя по голове. Хотя ему было уже семьдесят лет и силы его ослабли, он, тем не менее, ощутил через толстый рукав шубы сочную юность невестки, ощутил, как она таяла в его объятиях от своей зрелости и теплой сладости. Кажется, в первый раз с тех пор, как Эстерка осталась вдовой, в нем шевельнулась неясная, далекая обида на то, что Йосеф Шик, аптекарь, младший брат его друга реб Боруха Шика, так счастлив и скоро будет еще счастливее, когда получит такую жену по закону Моисея и Израиля…
Это одновременно доставляло и какое-то странное наслаждение, на которое сам пожилой гость никак не рассчитывал. Казалось, он больше не был на такое способен. Однако внук не дал ему в этом разобраться, он заставил деда очнуться от этого ощущения, подобающего скорее молодому парню.
Алтерка был нетерпелив. Он привык всегда быть самым большим сокровищем в доме, любимцем. Поэтому его обидело, что на него даже не посмотрели. И он принялся дергать обнявшихся мать и деда — ее за платье, а деда за рукав. Его блестящие глаза исподлобья внимательно следили за ними, делая мальчишку похожим на барана:
— Смотри, мама!.. Дедушка!..
Теплая мечтательность реб Ноты развеялась, как дым. Дедушка, ссутулившись, стоял в теплой прихожей в слишком высокой Соболевой шапке на голове, со слишком сладкой улыбкой на впалых губах. Начались все те восклицания и поспешные, краткие вопросы и ответы, которые хорошо известны и привычны в тех случаях, когда приезжает важный и долгожданный гость. Теперь пришла очередь Алтерки. Дед похлопал его по полным щекам, не веря своим глазам:
— Как он у тебя вырос, Эстерка! Какие у него руки, какие ноги, не сглазить бы! Его женить надо, а не бар мицву ему справлять… — И вдруг реб Нота опомнился и крикнул через дверь на улицу: — Эй, Иван! Вытащи мне из сена красную коробку! Подарки для
