моего внука!
Глава девятая
Между свекром и невесткой
1
В ту ночь Эстерка впервые ночевала в спальне Кройндл. Ей было не очень приятно меняться постелями именно в тот день, когда приехал важный гость. Но Кройндл уперлась. На этот раз она тихо, но твердо предостерегла Эстерку: нет и нет! Она больше не будет ночевать в своей спальне и не будет бороться с «байбачком» посреди ночи… Эстерка не хотела поднимать шума и потому уступила. Утром мужская наглость единственного сына показалась ей любопытной, но вечером она отправилась в спальню Кройндл с некоторой неохотой. Усталая и смущенная, прокралась в полутемную комнатку, когда реб Нота и весь дом уже спали сладким сном.
Сама Эстерка, напряженная и взволнованная шумом и суматохой, которую приезд свекра внес в ее размеренную, тихую местечковую жизнь, никак не могла заснуть. Она вертелась на узкой кровати Кройндл, прислушиваясь к тому, как реб Нота свистел носом где-то за стенками и портьерами, и тихонько вздыхала. Ах, Боже! Она так долго ждала приезда свекра, но даже не успела переговорить с ним. Целый день крутилась как белка в колесе — а того, что было у нее на сердце, так и не выговорила…
Коптилка, стоявшая на печи, напротив полуоткрытой двери спальни, мерцала, подмигивала. Но единственный сын Эстерки даже не думал выкидывать одну из своих штучек, о которых рассказывала Кройндл. В большом доме ничто не шевелилось. И Эстерка в конце концов заснула. Ей снились беспокойные сны. Под утро она вдруг проснулась — ей показалось, что чьи-то знакомые пальцы схватили ее за плечо повелительным движением, которое тоже показалось ей знакомым. Из прошедших лет… Это было то же самое неприятное прикосновение, которое она уже ощущала на себе по утрам несколько дней подряд. Будучи не в силах больше ворочаться в чужой кровати, она сразу же поднялась и вошла в свою собственную большую и удобную спальню.
Ее появление разбудило Кройндл, спавшую в пышной хозяйской постели. Она распахнула свои черные глаза, оглянулась, увидала Эстерку и вспомнила, где находится.
— Ну? — сказала она, зевая и одновременно улыбаясь.
Лицо Эстерки осталось холодным и недовольным. Видимо, из-за того, что она не выспалась.
— Кройндл, — сказала она, — мне кажется, ты преувеличиваешь. Вот я пролежала в твоей постели целую ночь и не слышала даже шороха.
Кройндл пришла в раздражение, как это с ней частенько случалось в последнее время. Она заводилась из-за каждой мелочи. Кровь бросилась ей в лицо:
— Я вам лгу? Я выдумываю?
— Ш-ш-ш!.. Кройнделе, успокойся. Ведь реб Нота спит тут, за стенкой. Я только хотела сказать: может быть, он там… пошалил. И больше этого не будет…
Однако Кройндл не захотела успокаиваться. Сердитая, она выскочила из постели и поспешно оделась:
— Больше, говорите, не будет? Ваш достигший возраста бар мицвы молодчик просто устал, он допоздна играл с подарками деда. Но вот завтра-послезавтра вы кое-что увидите! Ему надоедят привезенные дедом цацки, и он опять возьмется за меня. Я знаю его лучше, чем вы. Или замок на моей двери, или…
— Хорошо, хорошо Кройндл, договорились, договорились. Уж я его поймаю. Я обязательно должна схватить его за руку… Ты уже встаешь? Так рано? Может, так даже и лучше. Скоро уже общинные заправилы начнут толкаться у двери реб Ноты. Смотри, чтоб ему дали помолиться и перекусить. Смотри, чтобы Хацкл стоял у двери и не впускал бы всех подряд.
— Я уже обо всем позаботилась, — немного сердито вскинула свою красивую головку Кройндл. — Еще вчера.
И, уже выходя, она остановилась в дверях, повернула голову и резко, с неостывшим сдерживаемым гневом предостерегла:
— Вы еще увидите, преувеличиваю ли я!
2
Кабинет реб Ноты, который одновременно служил ему спальней и был разделен надвое ширмой, располагался по соседству с комнатой Эстерки, будучи отделен от нее тоненькой стенкой и занавешенной дверью. Предыдущей ночью Эстерка подслушивала за этой дверью, как ее сын готовил проповедь. Точнее, она слышала, как он не хотел ее готовить… Там, в кабинете, стояли большие книжные шкафы с дорогими книгами реб Ноты, переплетенными в кожу. А на массивном дубовом столе, покрытом зеленым сукном, громоздились грудой вскрытые письма с разломанными сургучными печатями, бухгалтерские книги и счета. Заточенные гусиные перья торчали из черного каменного кубка. Наполовину сложенная карта высилась горбом на краю стола.
По обе стороны окна, выходившего своими зеленоватыми замерзшими стеклами на улицу, висели две круглые рамы. В одной — императрица Екатерина, во второй — покойный покровитель реб Ноты, светлейший князь Григорий Потемкин. Оба были написаны в белых париках и с широкими лентами, наискось пересекавшими грудь. На второй стене, под вышитым мизрехом со львами и елями, висел большой четырехугольный портрет Менди Ноткина, покойного сына реб Ноты, изображавший его юношей, сразу после свадьбы с Эстеркой. На черном фоне ярким пятном выделялось его веселое лицо. Под жидкой русой бородкой выступал вперед ноткинский подбородок, а на тонких губах играла улыбка, похожая на улыбку Алтерки. Его карие, пивного оттенка глаза как-то загнанно, немного даже по-волчьи смотрели исподлобья. И этим портрет Менди тоже напоминал Алтерку. Его угловатые скулы были румяны, руки сложены на груди, толстоватые пальцы, будто налитые страстью, безмолвно кричали: «Наслаждайся мгновением, ибо завтра мы умрем!..»
Реб Нота только что помолился. Сегодня он немного спешил и не молился так обстоятельно, как обычно. На кухне и в коридоре его уже ждали люди. Среди них были те, кто ждал его здесь, в городе, с тех самых пор, как Шклова достигла весть, что он выехал из Петербурга. То есть уже несколько недель. И не только на кухне и в коридоре — даже за замерзшими стеклами окон толклись люди. Это наверняка были любопытные, стремившиеся хоть одним глазком взглянуть на высокого гостя, который, как говорили, был в Петербурге своим человеком в домах министров и самой императрицы… За оттаявшими оконными стеклами неясно мелькали носы, глаза и губы. Одни отходили, другие занимали их место. И все они растапливали тонкий ледок на окнах своим горячим дыханием и горячим любопытством.
Реб Нота не успел еще сложить свой шелковый талес, когда в занавешенном дверном проеме появилась Эстерка, держа в руках серебряный поднос. Удовольствие принести свекру завтрак она оставила для себя. Она была одета в светлый утренний халат с горностаевым воротничком и с голубым пояском. Роскошные кудрявые волосы были легко схвачены кружевным чепцом с голубой лентой. Поясок и лента в чепце прекрасно гармонировали с голубым сиянием ее глаз и, казалось, делали
