Да! Она была возбуждена. Анджолина ответила смущённо и краснея на его приветствие. Её сопровождала мать, которую она догнала и посмотрела назад на Эмилио. Он понял, что она ждёт, чтобы он пошёл с ними, и поэтому прибавил шаг.
Они шли бесцельно какое-то время, лишь желая успокоиться. Может быть, Амалия была права, и пребывание Анджолины без Эмилио только пошло ей на пользу. Возможно, теперь она его любила! Шагая, Эмилио предался сладким мечтам: она его любила, следовала за ним, была к нему привязана, а он продолжал бежать от неё, отталкивать её. Какое чувственное удовлетворение!
Когда Эмилио очнулся, то вспомнил о сестре и его снова посетили тягостные мысли. В последние несколько дней его судьба стала ещё горестнее; также правда и то, что мысли об Анджолине, что до сих пор терзали его, сейчас уже являлись неким убежищем, хотя и не были совсем приятными от уверенности в том, что она усугубила участь его сестры.
В этот вечер он не нашёл Балли. Позже его остановил Сорниани, который возвращался из театра. После приветствия тот сразу же стал рассказывать о том, что в театре с балкона первого яруса он видел Анджолину с матерью. По словам Сорниани, она и вправду очень красива в своём лифе из жёлтого шёлка и в шляпочке, из которой можно было увидеть две или три большие розы в золоте волос. В этот вечер шла премьера «Валькирии», и Сорниани удивился, что Эмилио, слывший некогда музыкальным критиком, предвосхищающим будущее — что он не делал в своей жизни? — не был этим вечером в театре.
Анджолина смутилась и забеспокоилась, увидев Сорниани, и затем в театре выбрала себе более дорогое место. Кто знает, кто ей заплатил! Следовательно, видение Эмилио опять являлось только плодом его воображения.
Он сказал Сорниани, что в ближайший же вечер тоже пойдёт в Комунале, хотя и не собирался этого делать. Эмилио упустил единственный вечер, когда получил бы удовольствие от похода в театр. Следующим вечером Анджолина не пошла бы туда, даже если бы ей опять оплатили этот поход. Вагнер и Анджолина! И одной их встречи было слишком много.
Ночью Эмилио опять не спал. Он был беспокоен и не находил в постели достаточно удобного положения, чтобы надолго в нём оставаться. Наконец, он встал, чтобы успокоиться, и вспомнил, что, возможно, мог бы отвлечься, услышав что-нибудь из соседней комнаты. Но Амалии больше не снились сны, она утратила свои весёлые видения. Эмилио слышал, как она часто ворочается в своей постели.
Ближе к утру Амалия услышала, что Эмилио стоит в двери, и спросила, что он хочет.
Он подошёл туда в надежде услышать, как она разговаривает, и желая узнать хоть что-то, о чём она думает целыми сутками.
— Ничего, — ответил Эмилио, глубоко опечаленный тем, что она не спит, — мне показалось, что ты двигаешься, и я захотел узнать, что с тобой случилось.
— Ничего со мной не случилось, — ответила Амалия мягко. — Спасибо, Эмилио.
Он почувствовал себя прощённым и испытал от этого такое живейшее и сладкое удовлетворение, что глаза его увлажнились.
— А почему ты не спишь? — Эмилио на мгновение почувствовал себя таким счастливым, что захотел насладиться этим; если бы сестра проявила ещё свою трогательную любовь к нему, то это наслаждение продлилось бы и даже усилилось.
— Я проснулась только что, а ты?
— Я мало сплю последнее время, — ответил он, всегда полагая, что может рассчитывать на поддержку Амалии, если та узнает и о его страданиях.
Затем, вспомнив разговор с Сорниани, Эмилио сказал сестре, что решил пойти развеяться на «Валькирию».
— Пойдёшь со мной?
— С удовольствием, — ответила она. — Только смотри, чтобы это не было слишком дорого.
Эмилио запротестовал:
— Один раз это можно себе позволить.
У него застучали от холода зубы, но, стоя на этом месте, он испытывал сейчас такое сладкое волнение, что не решался его покинуть.
— Ты в рубашке? — спросила Амалия, и, услышав, что да, приказала брату отправляться спать.
Эмилио неохотно пошёл в постель, но когда лёг, то сразу же нашёл положение, что тщетно искал всю ночь, и проспал подряд пару часов.
Договориться с Балли оказалось легко. Утром Эмилио нашёл Стефано шагающим за псовой упряжкой. Тот был очень взволнован, проникнувшись ощущением тяжести участи этих бедных созданий. В этом сострадании он черпал свою скорбь, но сказал Эмилио, что сознательно искал это чувство, чтобы проникнуться им, будучи художником в своей любви к животным.
Стефано выслушал слова друга не особенно внимательно, оглушённый визгом собак, который являлся самым душераздирающим звуком в природе; Балли вызывал его болью, что была так неожиданна от внезапного резкого натяжения верёвки, дёргающей собак за горло.
— Это от страха перед смертью, — сказал Балли, — и в то же время от огромного, бессильного негодования.
Брентани с горечью вспомнил, что даже в жалобах Амалии чувствовалось удивление и огромное, бессильное негодование. Присутствие псарни облегчило ему задачу. Балли выслушал его отвлечённо и заявил, что не имеет ничего против того, чтобы явиться к нему в этот же день.
У Балли появилось некоторое лёгкое сомнение только в полдень, когда он зашёл за Эмилио в контору. Стефано уже был убеждён, что влюбившаяся в него Амалия доверилась брату и тот искал повода отвадить его ходить в свой дом; теперь же, напротив, Эмилио хотел вернуть его, потому что Амалия не понимала, почему он больше не приходит.
— Они хотят этого ради приличия, — подумал Балли, объясняя всё со своей привычной лёгкостью.
Они уже подходили к дому, когда на Стефано нашло другое сомнение:
— Синьорина, наверное, сердится на меня.
Эмилио, заверенный сестрой, успокоил его:
— Ты будешь принят, как и раньше.
Балли замолчал. Он подумал, что, может, его и примут, как раньше, но он будет вести себя по-другому, чтобы не обольщать Амалию и не провоцировать больше в её сердце тех чувств, что были так нежеланны для него.
Амалия приготовилась ко всему, кроме этого. Она хотела вести себя с Балли вежливо, но с прохладцей, и вот оказалось, что это он тот, кто выбрал подобный стиль в их отношениях. Ей не оставалось ничего другого, кроме как принять его и пассивно следовать этой установленной им манере поведения. Амалия даже не могла выказать неудовольствия. Балли обращался с ней как с синьориной, которую едва знал, и с соответствующим безразличным почтением. Больше не было той весёлой болтовни, которой Балли раньше так беззаветно предавался, раскрывая, насколько выше он себя ставит по сравнению с окружающими его людьми, и не было той нескромности, которую он так разнузданно проявлял, зная, что находится в обществе преданнейших людей. Он не мог снова вести себя так потому, что ирония перебила бы при этом у него голос и дыхание. Сегодня Стефано совсем не говорил о себе, а, напротив, лишь кратко рассуждал о тех вещах, которые Амалия даже не собиралась слушать, поражённая таким безразличием.
Балли рассказал, как он порядком поскучал на «Валькирии», где половина публики стремилась лишь показать другим, что они развлекаются. Потом он пустился в рассуждение о другой скуке — продолжительном карнавале, которому осталось агонизировать ещё месяц. От такой скуки Балли был вынужден периодически зевать во весь рот. О, изменившись таким образом, каким же скучным стал и он сам. Куда делась та яркая живость, что так любила Амалия, полагая, что она была рождена для её удовольствия?
Эмилио чувствовал, что сестра, должно быть, страдает, и искал, как пробудить со стороны Балли больший интерес. Эмилио сказал о плохом цвете лица Амалии и пригрозил сестре позвать доктора Карини, если ничего не изменится. Доктор Карини, друг Балли, был, собственно, упомянут для того, чтобы побудить последнего поговорить о здоровье Амалии. Но Стефано с детской упрямостью не решился принять участие в такой дискуссии, и Амалия ответила на ласковые слова брата грубостью. Она хотела проявить резкость в отношении кого-нибудь, будучи не в силах быть такой с Балли. В конце-концов, вскоре Амалия ушла в свою комнату, оставив Эмилио и Стефано вдвоём.
Когда они вышли на улицу, Эмилио вернулся к своим неудачным словам и попытался объяснить их и снять с Амалии какую-либо вину. Эмилио признал, что повёл себя легкомысленно. Он, наверное, ошибся относительно чувств Амалии, которая (тут он торжественно поклялся) никогда в них ему не признавалась. Балли притворился, что верит ему. Он заявил, что бессмысленно снова возвращаться к этому делу, которое он уже давно забыл. Как всегда, Стефано был очень доволен собой. Он вёл себя, как и должен был, чтобы вернуть Амалии спокойствие и не давать другу повода для беспокойства. Тот замолчал, поняв, что лишь бросает слова на ветер.
В этот же вечер брат и сестра пошли в театр. Эмилио надеялся, что необычное развлечение затмит для Амалии все остальные печальные мысли.
