Ваш Глоговский».
Янка несколько раз подряд перечитала это коротенькое письмо. Оно влило в нее какую-то особенную силу, пронзившую ее до дрожи.
— Глоговский, — повторила Янка громко, чтобы убедиться, что это правда, что она не спит, не грезит наяву в своей покорности судьбе. — Глоговский! — В ней вдруг проснулась прежняя Янка — гордая, непримиримая, презирающая серость провинциального быта, ищущая новых взлетов.
Воспоминания о театре овладели ею: они вышли из темных закоулков сознания, где, притаившись, ждали подходящей минуты, окружив ее пестрым, искрящимся роем; в голове был такой сумбур, что Янке понадобилось постоять у открытой форточки, чтобы немного прийти в себя. Она смотрела некоторое время на прогуливающегося по платформе отца, на поезд; потом торопливо отошла от окна. Какое ей до всего этого дело! Она задыхалась в одиночестве. Одевшись и ничего не сказав Яновой, Янка отправилась в лес.
— Глоговский! — твердила она; этот звук заключал теперь в себе целый мир. Она смотрела на лес, а мысли ее были там, в том недавнем прошлом, которое отошло в область воспоминаний. Она видела сцену, прежних товарищей, спектакли, публику, переживала вновь происшествия, нанизанные на цепь времени. — Я спала! Я спала! — повторяла она, удивленно глядя на лес. — Что я делаю здесь? Зачем я здесь? — Три недели в Буковце — это сон; да, теперь она проснулась, ее разбудило дружеское письмо. Мысли ее неслись в широкий мир, как листья буков, которые, подобно сгусткам крови, падали на тропинки, цепляясь за иглы боярышника, колыхались на обнаженных ветвях ольх; как облака, сбитые в нестройную громаду, как летящая в беспорядке стая серых гусей, мчались они вдаль, подгоняемые вихрем.
Гордым взглядом властительницы окинула она лес, который таинственно шумел кругом и величественно потрясал кронами, словно мерился силами с вихрем, свистевшим в ветвях, бившим в верхушки деревьев, врывающимся в чащу. Только теперь она не замечала леса, не сливалась с ним душой, не жила его жизнью, не блуждала без цели среди огромных деревьев, окружавших ее грозной, угрюмой громадой; она пришла к нему, потому что искала уединения, душевной разрядки. В ее глазах горел огонь, в мозгу бушевала буря, ей хотелось насладиться этим состоянием и избавиться от внезапного прилива энергии. У нее не было еще никакого плана, не сформировалось никакого представления о будущем, ей хватало одной мечты, ощущения, что она живет, что она чувствует себя так, как прежде, и что она снова готова к борьбе, к завоеванию мира. Она просто радовалась мысли, что существует.
— Добрый день!
Янка вздрогнула и очнулась. Перед ней, держа за уздечку лошадь, стоял Гжесикевич; он дружелюбно протянул ей руку и улыбнулся, счастливый неожиданной встречей, а Янку охватила странная боль, сожаление и грусть. В ее грезы вдруг ворвался — Гжесикевич и развеял иллюзии. Она почувствовала к нему глубокую неприязнь, но быстро овладела собой и принужденно улыбнулась.
— Вы направляетесь к нам?
— Да. Я приехал немного раньше, и вот счастливый случай позволил встретить вас.
— Я вышла пройтись. — Она ждала; может быть, он будет настолько деликатен, что извинится и уйдет, но Анджей и не думал уходить.
— Мама собирается к вам в воскресенье.
— О, пожалуйста, мы с отцом будем очень рады, — ответила Янка холодно.
— Вы еще никуда не выезжали?
— Нет, быть может, в воскресенье первый раз выберусь в костел. Хочется повидать людей. Я чувствую себя уже совсем здоровой.
— Вы выглядите великолепно, — произнес он с восторгом.
Гжесикевич показался ей глупым со своим банальным комплиментом, и она строго посмотрела на него.
— Мы очень быстро идем, вы не устанете?
— Нет, я люблю ходить быстро.
— В воскресенье я пришлю вам своих лошадей, согласны?
— Спасибо, отец уже нанял лошадей в Зеленцах. — Она с удовольствием отметила про себя, что отказ огорчил его.
— Вы навестите маму?
— Возможно, — произнесла Янка, отводя голову в сторону; Анджей понял, что нагнулся к ней чересчур близко, и отодвинулся смущенный; ее взгляд обжег его, в замешательстве он стал покручивать ус.
Вместе с Анджеем Янка вернулась домой. Орловский пришел со службы. Она оставила с ним Анджея, а сама пошла в гостиную и в первый раз после болезни сыграла бешено-бравурный марш.
Гжесикевич в открытую дверь смотрел на нее и не узнавал. Вчера она была такой доброй, тихой, приветливой, а сегодня? «Что произошло?» — с беспокойством спрашивал он себя. Янка перестала играть и приняла участие в разговоре, но в тоне ее сквозили надменность и холодность.
— А знаете, я на кладбище встретила Витовского.
— Отец говорил мне, что вы были на похоронах. Ну, и как вам понравился Витовский?
— Так себе, но Витовская прелестна.
— Такая же психопатка, как и ее брат.
— Почему? — спросила Янка сухо: ее покоробил насмешливый тон, которым Анджей заговорил о Витовских.
— Во-первых, ей кажется, что она слепнет.
— Видимо, она уверена, если утверждает это, а впрочем, всякая мнительность — мученичество.
— О нет. Все от безделья. Она богата, к труду не приучена, вот и выдумывает разные разности. Одним словом, все у нее перевернулось в голове.
— Разве ее фантазии кому-нибудь мешают, приносят вред? — спросила Янка резко. — И что вы понимаете под выражением «перевернулось в голове?» — добавила она, покраснев от негодования.
— Могла выйти замуж и не хочет; половину своей виллы превратила в монастырь и, как монахиня, проводит целые дни в молитве. Основала общество по охране животных. Хорош зверинец, ничего не скажешь! — И Анджей рассмеялся.
— Это, пожалуй, ее слабости, но что вы хотели сказать словами «перевернулось в голове»?
— В двух словах не объяснишь. Я привел один пример, приведу другой. Вот, к примеру, пани Стабровская, местная писательница. Вместо того чтобы заниматься хозяйством, мужем, детьми, забавляется сочинением глупых стишков и еще более — глупых статеек, имеющих целью переделать весь мир. Ну, разве у нее в голове не «перевернулось»?
«Кретин!» — подумала Янка. У нее отпала охота спрашивать и спорить, да и тема начала надоедать; ей хотелось сказать ему только, что он глупец.
— Стабровская из Бонар? — спросил Орловский.
— Да, прекрасное имение. Но все разваливается, хозяйство ведется почти по-литераторски: каждый год применяется новая система. А как она живет с мужем!
Янка вышла, а Анджей придвинулся к Орловскому и начал тихо пересказывать скандальные слухи о жизни Стабровских, ходившие по окрестности.
«Тот, кто перерастет вас на одну пядь, — это люди, у которых «все перевернулось в голове»; сами вы глупцы и идиоты. Вы ненавидите тех, кто не довольствуется будничной жизнью и сплетнями, скоты вы, и больше никто», — думала Янка после отъезда Гжесикевича; а он уезжал грустный и взглядом молил о сострадании — Янка церемонно попрощалась с ним.
После его ухода Залеская прислала письмо в лиловом конверте с запахом гелиотропа и вскоре прибежала сама, бросилась Янке на шею и осыпала ее градом поцелуев. Янка удивилась, не понимая причины внезапной нежности.
— Ох, право же, как великолепно сыграли вы этот марш. Я читала книгу и вдруг слышу — фортепьяно. Я вышла на кухню, думала, вы играете, как все барышни, — так себе, по-домашнему, но послушала и поразилась. Да у вас талант! Какая сила удара, сколько экспрессии! Я едва дождалась ухода вашего жениха.
— Пан Гжесикевич мне не жених, — ответила Янка, неприятно задетая этим словом.
— Не сердитесь, я сказала только то, о чем говорят все в округе. Да и я не очень этому верила, вы сказали бы мне об этом. Мне надо идти — дети купаются, служанка уехала за покупками, но я очень прошу вас, моя милая панна Янина, сыграйте что-нибудь, очень прошу. Так, значит, вы не невеста? Сыграете? Хорошо?
Янка уступила просьбам и стала играть. Залеская тихо ходила по комнате, останавливалась, топала ногой, если ей казалось, что мажорные ноты звучат недостаточно мощно, и, отбивая рукой такт, кричала: «Forte, forte!»,[7] затем перебирала пальцами по воздуху, словно по клавишам, садилась вдруг в кресло, но, не в силах выдержать, в волнении вскакивала и опять прерывала игру Янки новыми излияниями:
— О, у вас талант и огромное чувство! Вы вносите в исполнение много своего, но вам не хватает школы и техники, вы руководствуетесь интуицией. О боже, бегу: дети там купаются! А вот одна фраза восхитительна, — она ударила по клавишам и повторила ее несколько раз подряд, — восхитительна!
— Не хвалите меня, не надо: я сама знаю, что таланта у меня нет, и играю только то, что чувствую.
— Если бы вы пожелали учиться, то, при ваших данных, свободном времени и средствах, вы пошли бы далеко.
