Фредерик Стендаль - Арманс

— Сударь, одна рука у меня пока что здоровая! — воскликнул Октав, вскакивая и наступая на дядю. — Если вы скажете еще хоть слово, я вышвырну вас в это окно.

Октав с великим трудом сдерживал ярость; командор побледнел, — он, кстати, вспомнил о приступах безумия у племянника и понял, что довел его до такого состояния, когда человек способен на убийство.

В эту минуту появилась Арманс, но Октаву нечего было ей сказать. Он даже не мог посмотреть на нее с любовью, таких усилий ему стоило держать себя в руках. Командор, пытаясь сделать вид, что ничего не произошло, заговорил веселым тоном. Решив, что этот тон может оскорбить м-ль Зоилову, Октав схватил дядю за руку и крикнул:

— Сударь, прошу вас немедленно удалиться отсюда!

Видя, что командор нерешительно мнется на месте, Октав вытащил беднягу за руку в коридор, втолкнул его в отведенную ему комнату, запер на ключ и положил ключ себе в карман.

В бешенстве вернулся он к дамам.

— Если я не убью этого гнусного выродка, — воскликнул он, словно обращаясь к самому себе, — он будет распускать грязные сплетни о моей жене! Плохо же ему придется!

Испуганная этой вспышкой и понимая, как она должна огорчить г-жу де Маливер, Арманс сказала:

— А я вот люблю господина де Субирана, да, люблю его. Если вы будете и дальше сердиться на него, я подумаю, что вы просто раздосадованы слишком поспешным решением, о котором мы только что ему сообщили.

— Я знаю, что вы этого не подумаете, — прервал ее Октав. — Но, как всегда, вы правы. Если вникнуть в дело, то именно этой низменной душонке я обязан своим счастьем.

Постепенно гнев его прошел. Г-жу де Маливер перенесли в ее комнату. Продолжая делать вид, будто у нее был сердечный припадок, она послала в Париж за своим врачом.

Остаток ночи прошел чудесно. Г-жа де Маливер была так счастлива, что заразила весельем и сына, и его невесту. Ободренная шутками маркизы, Арманс, все еще взволнованная и плохо владевшая собой, осмелилась показать Октаву, как он ей дорог. Она была в восторге, обнаружив, что он ревнует ее к шевалье де Бонниве. Этой благословенной ревностью и объяснялась холодность его обращения с ней в предыдущие дни. Несмотря на запрет, слуги разбудили г-жу де Бонниве и г-жу д'Омаль, которые поздно ночью явились к г-же де Маливер. Все разошлись по своим комнатам лишь на рассвете.

На другой день, приехав ранним утром в Париж, г-жа де Маливер принялась уговаривать мужа дать согласие на брак Октава и Арманс. Целый день он противился.

— Я уже давно ждал, — сказал он, — этого неприятного разговора. К чему притворяться, что я удивлен? У мадмуазель Зоиловой есть небольшое состояние, согласен: ее русские дядюшки умерли весьма кстати для нее. Но такое приданое не редкость, влиятельной же родни у нее нет, а моему сыну как раз это нужнее всего. Плохо и то, что они похожи друг на друга характерами. У Октава мало связей в свете, его замкнутость отпугивает от него людей. После смерти его кузена и моей он станет пэром — вот и все, а вы знаете, дорогая, что во Франции не человек красит место, а место — человека. Я принадлежу к старому поколению, как говорят эти наглецы. Скоро меня не станет, и тогда порвутся все нити, связывающие Октава с обществом. Сейчас он нужен нашей дорогой маркизе де Бонниве, но она не долго будет им заниматься. Октава следовало бы женить не столько на деньгах, сколько на хороших связях. Если хотите, он действительно обладает редкими качествами, но без посторонней помощи ему не добиться успеха. Эти так называемые выдающиеся люди всегда нуждаются в опоре, а мой сын, вместо того чтобы льстить тем, кто создает репутации, с каким-то злобным удовольствием бросает им вызов и нападает на них с открытым забралом. Таким путем карьеры не сделаешь. У его жены должна быть многочисленная и влиятельная родня; тогда он прослывет в обществе человеком, достойным занять важный пост в министерстве. А если никто не станет его хвалить, он так и будет до конца своей жизни считаться лишь оригиналом.

Госпожа де Маливер страшно возмутилась последними словами маркиза. Она поняла, что кто-то его настроил.

— Да, моя дорогая, — все больше горячась, продолжал маркиз, — я не поручусь, что при склонности Октава что-то из себя строить и при страсти к принципам, как выражаются якобинцы, которые все у нас испортили, даже язык, так вот, я не ручаюсь, что в один прекрасный день он не перейдет в оппозицию. Единственный выдающийся человек, которым может похвалиться наша пресловутая оппозиция, это граф Мирабо, да и тот кончил тем, что продался. Малопочтенное завершение карьеры, и своему сыну я такого конца не желаю.

— Этого вы можете не бояться, — живо возразила ему г-жа де Маливер.

— Согласен, но боюсь, что будущему моего сына грозит опасность совсем другого рода: женившись на мадмуазель Зоиловой, он превратится в настоящего буржуа и замурует себя в четырех стенах своего замка где-нибудь в глухой провинции. При его угрюмом характере он и сейчас уже склонен к такому образу жизни. У нашей милейшей Арманс весьма странные взгляды: вместо того, чтобы бороться с теми чертами, которых я не одобряю в Октаве, она будет поощрять его буржуазные вкусы. Согласившись на этот брак, вы ввергнете наш род в ничтожество.

— Октав со временем вступит в палату пэров, он будет достойным представителем французской молодежи и своим красноречием сам завоюет себе положение.

— Вы забываете о прессе. Все эти молодые пэры претендуют на красноречие. О господи! В палате они будут такими же, как в светской гостиной: весьма учтивыми, вполне образованными — и только. Эти представители французской молодежи станут лютыми врагами Октава, который хоть умеет думать самостоятельно.

Поздно вечером г-жа де Маливер вернулась в Андильи с любезным письмом от маркиза, в котором тот просил Арманс стать женой его сына.

Хотя г-жа де Маливер и очень устала за этот день, она все же немедленно прошла к г-же де Бонниве, чтобы лично сообщить ей о предстоящем браке Октава и показать письмо г-на де Маливера к Арманс: она спешила принять эту меру предосторожности, ибо опасалась, что маркиз под чьим-либо нажимом изменит свое решение. Да и вообще разговор с г-жой де Бонниве был необходим, так как маркиза до некоторой степени являлась опекуншей девушки. Это обстоятельство лишало ее возможности возражать против женитьбы Октава на Арманс. Г-жа де Маливер была благодарна своей приятельнице за то, что та из дружеских чувств к Октаву отнеслась к предполагаемому браку не совсем одобрительно и ограничилась лишь похвалами характеру м-ль Зоиловой. Г-жа де Маливер не упустила случая рассказать о беседе, которая была у нее несколько месяцев назад с Арманс, и о благородном отказе сироты, не имевшей тогда никакого состояния.

— Мое дружеское расположение к Октаву так велико, что одних добродетелей Арманс мне мало. Она допущена в свет лишь благодаря нам с вами. Браки внутри семьи хороши для очень богатых банкиров: единственное, что им нужно, — это деньги; вот они и получают их, да к тому же без судебных издержек.

— Приближаются времена, — возразила г-жа де Маливер, — когда человек богатый и знатный, пэр Франции, не желающий покупать милость двора ежеминутными личными услугами, вполне сможет без нее обойтись. Посмотрите на нашего друга, милорда Н.: он пользуется огромным влиянием в своей стране и объясняется это тем, что он выставляет одиннадцать кандидатов в палату общин. На приемах короля он никогда не бывает.

Такие же доводы приводила г-жа де Маливер и своему брату, проявившему куда большую несговорчивость. Разобиженный вчерашней сценой, командор притворился еще более взбешенным, чем был на самом деле, в надежде, что, когда он сменит гнев на милость, племянник по гроб жизни будет благодарен ему за это.

Если бы речь шла об одном Октаве, командор простил бы его без труда, потому что в конце концов нужно было или простить или навек расстаться с мечтой о богатстве, которой он тешил себя весь этот год. Что касается ночной сцены, то самолюбие де Субирана не очень страдало, так как все близкие хорошо знали неистовый нрав Октава, выбрасывавшего из окон лакеев г-жи де Маливер.

Но мысль о том, что отныне сердцем до безумия влюбленного племянника будет полновластно править Арманс, заставила старика заявить, что ноги его больше не будет в Андильи. Там все были очень счастливы; командора поймали на слове и после всяческих извинений и обещаний о нем забыли.

С тех пор, как де Субиран получил поддержку со стороны шевалье де Бонниве, который щедро снабжал его нужными доводами, а подчас и готовыми фразами, неприязнь командора к м-ль Зоиловой превратилась в настоящую ненависть. Он не мог простить девушке намеков на храбрость русских, которые доказали ее под стенами Измаила, тогда как Мальтийские рыцари, клявшиеся воевать с турками, вкушали покой на своей скале. Впрочем, командор легко забыл бы о какой-то эпиграмме на свой счет, если бы в основе его негодования не лежал вопрос о деньгах. Возможность разбогатеть игрой на бирже совершенно вскружила не слишком крепкую голову де Субирана. Подобно всем заурядным людям, он почувствовал к пятидесяти годам, что прежние его интересы и увлечения поостыли и что на него надвигается скука. Опять-таки подобно всем, он поочередно пытался стать писателем, политическим интриганом, покровителем Итальянской оперы. Не знаю уж, какое недоразумение помешало ему сделаться иезуитом в гражданском платье.