Здѣсь стоимъ мы на томъ самомъ мѣстѣ, откуда христіанство получило свое поэтическое представленіе о «вѣчномъ огнѣ». Здѣсь, въ землѣ гнѣздился огонь, не требовавшій никакой пищи, онъ горѣлъ самъ собою и никогда не угасалъ, этотъ огонь былъ священенъ. Древніе были такъ мало освѣдомлены въ наукахъ, они не вѣдали, что нефть происходитъ отъ доисторическаго растенія, точно такъ же, какъ и каменный уголь. Они не знали даже, что наука позже отвергла эту теорію и создала другую: что нефть образуется въ землѣ изъ животныхъ веществъ, прямѣе сказать, изъ рыбы. Древніе были такъ мало свѣдущи въ наукѣ. Они научились только распознавать «густую воду», опускали въ нее горящее полѣно, — и что же, она горѣла, горѣла вѣчно. Они привели это въ связь съ Митрой, солнцемъ, которое также вѣчно горѣло и являлось прообразомъ Божества. И горящая вода стала для нихъ священной, они обожали ее, они приходили къ ней на поклоненіе. Когда же въ концѣ-концовъ кто-то воздвигъ храмъ надъ огненнымъ источникомъ, то благодарность ихъ была велика.
Тогда случилось, что добрые иранцы породили своего великаго основателя ихъ религіи Зардустра, или Заратустру. Онъ нашелъ, что народъ его служитъ чужимъ богамъ, какъ и всѣ основатели религій находятъ это относительно своего народа — и сталъ поучать, что не должно имѣть столькихъ боговъ. Онъ опредѣлилъ, что существуетъ только богъ добра, по имени Ормуздъ, и богъ зла, называемый Ариманомъ. Этого достаточно. Съ теченіемъ времени понадобилось, однако, еще и третье божество, которое должно было господствовать надъ другими, и назвалось Митрой. И Митра, воистину, былъ великъ въ Иранѣ.
Этому-то самому Митрѣ и поклонялись здѣсь, въ Баку, у источника вѣчнаго огня.
А Заратустра творилъ далѣе и создалъ весьма отрадную религію. Кромѣ трехъ божествъ, изъ которыхъ Митра былъ верховнымъ, существуетъ три рода добрыхъ, сверхъестественныхъ существъ, ангеловъ, стоящихъ выше людей; далѣе, три рода злыхъ сверхъестественныхъ существъ, демоновъ, чертей. Коротко сказать, Заратустра научилъ христіанство многимъ хорошимъ вещамъ.
И все шло хорошо и прекрасно.
Но иранцы не могли удовольствоваться одними только божествами. Они пожелали имѣть также богиню. Où est la femme? сказали они. И они возвели женщину въ богиню и нарекли ее Анаитисъ. Но стоило разъ приняться за исправленіе ученія Заратустры, какъ появилось еще болѣе боговъ, заимствованныхъ откуда попало, изъ Вавилона, изъ Греціи и т. д., и народъ вновь впалъ въ идолопоклонство и многобожіе. Иранскіе цари презирали ученіе Заратустры, оно не было заимствованнымъ отъ другихъ, что же особеннаго могло въ немъ быть? Цари покровительствовали эллинизму, а народъ и самъ нашелъ въ своей религіи маленькую прорѣху и на эту-то прорѣху принялся указывать пальцами и много шумѣлъ по этому поводу.
Первоначальное происхожденіе добра и зла, а также соотношеніе между добрымъ и злымъ божествомъ, вотъ что не удалось ясно растолковать Заратустрѣ. Иранцы сказали про себя: если добро и зло происходятъ отъ Ормузда, то-есть, изъ одного и того же источника, то они теряютъ свой характеръ абсолютной противоположности — будь же такъ добръ, объясни намъ это маленькое недоразумѣніе, — мы считали это пробѣломъ, погрѣшностью. Ахъ, добрые иранцы не знали нашей мудрости въ этомъ вопросѣ, - мы очень просто приводимъ такой пустякъ въ порядокъ, посредствомъ змѣи и яблока…
Тѣмъ временемъ ученіе Заратустры много потеряло въ глазахъ людей, а когда магометанскіе калифы захватили власть въ странѣ въ свои руки, то оно было почти совершенно искоренено. Но немного вѣрующихъ переселились въ Индію, храня ученіе Заратустры свято въ сердцахъ, и тамъ живутъ и понынѣ подъ именемъ парсовъ; часть ихъ существуетъ еще въ Персіи, всего нѣсколько тысячъ, — это такъ называемые гебры, огнепоклонники. Немногіе изъ нихъ жили почти до послѣдняго времени здѣсь, близъ храма огнепоклонниковъ, въ Баку.
Сюда притекали на молитву парсы изъ Индіи и гебры изъ Персіи. Для этихъ благочестивыхъ людей Митра былъ попрежнему богомъ всѣхъ боговъ, вѣчнымъ, какъ солнце и какъ вѣчный огонь. Гдѣ же были еще люди, обладавшіе подобнымъ святымъ мѣстомъ? Магометане имѣли только одну Медину, а въ Мединѣ только одну гробницу; здѣсь же былъ живой огонь, нѣчто вродѣ солнца на землѣ, - Божество. Уже издалека, при первомъ взглядѣ на бѣлыя стѣны храма, бросались паломники на землю, объятые благоговѣніемъ, и смиренно приближались со многими колѣнопреклоненіями къ храму. Бѣдны и убоги стали эти люди, магометане стали господами надъ ихъ народомъ и оттѣснили ихъ самихъ въ самый уголокъ ихъ страны; но въ сердцахъ ихъ жило могучее утѣшеніе, что они, и никто другой, хранятъ истинную и правильную вѣру въ Божество. Магометанскіе халифы и персидскіе шахи жестоко преслѣдовали ихъ въ пути къ своему бѣлому храму; но вѣра ихъ была такъ велика, что они скорѣе рѣшались облечься въ нечистое одѣяніе магометанъ и путешествовать переодѣтыми, чѣмъ пожертвовать опаснымъ путешествіемъ въ Баку.
Когда же они подходили къ храму, то кругомъ этого благословеннаго дома были маленькія кельи и жилища, въ которыхъ они могли поселиться. Въ каждой кельѣ горѣлъ маленькій свѣтильникъ изъ нефти, маленькое, никогда не угасавшее солнце. Здѣсь-то лежали гебры и парсы ницъ на землѣ, и были словно оторваны отъ міра.
Тогда-то явилась на ихъ святое мѣсто Америка и заревѣла. Однажды, когда паломники пришли вновь, они наткнулись вплоть у самаго своего святилища на керосиновую фабрику. Всѣ маленькія солнца въ кельяхъ угасли, всѣ струи газа были отведены на фабрику.
Тогда гебры и парсы постепенно стали покидать это мѣсто. Разбитые, ушли они обратно въ свой уголокъ въ странѣ. Ихъ святилище близъ Баку обратилось теперь для нихъ въ легенду. Но живой огонь все же будетъ священенъ для нихъ, пока послѣдній изъ вѣрующихъ въ него не умретъ.
Мы никакъ не можемъ получить денегъ по своему аккредитиву, тому французскому документу, на которомъ значится благословенная Богомъ крупная сумма. Даже филіальное отдѣленіе нашего Тифлисскаго банка въ Баку, которое никогда раньше не видывало подобной бумаги, не осмѣлилось уплатить намъ по ней деньги, а отослало насъ обратно въ Тифлисъ.
Такимъ образомъ, намъ ничего болѣе не остается, какъ снова отправиться въ Тифлисъ.
Но деньги нужны намъ были теперь же, счетъ въ гостиницѣ требовалъ уплаты, да кромѣ того хотѣлось кое-что купить въ городѣ. По совѣту инженера обратился я къ довѣренному нобелевской фирмы, который былъ, помимо этого, и шведско-норвежскимъ консуломъ въ Баку, и попросилъ у него взаймы сто рублей. Деньги получилъ я по первому слову, и съ меня даже не захотѣли взять расписки. Господинъ Хагелинъ — свѣтскій, любезный человѣкъ, который далъ намъ кромѣ того рекомендательное письмо къ одному видному лицу въ Тифлисѣ. Во всемъ его существѣ не было ничего поспѣшнаго; онъ далъ себѣ срокъ выслушать мое маленькое объясненіе, что я нуждаюсь въ деньгахъ и вышлю ему ихъ въ Тифлиса. Хорошо, сказалъ онъ, и вынулъ ассигнаціи изъ своего стола. Я хотѣлъ показать ему свой аккредитивъ, но онъ заявилъ, что этого не нужно, и только когда я развернулъ передъ его глазами бумагу, бросилъ онъ на нее мимолетный взглядъ. Не отрицаю, что я испытывалъ весьма пріятное чувство, видя, что ко мнѣ относятся съ полнымъ довѣріемъ, вмѣсто того, чтобы сразу освѣдомиться объ аккредитивѣ. И все-таки мнѣ и въ голову не пришло, хоть на мгновеніе усомниться, что я нахожусь лицомъ къ лицу съ крупнымъ дѣльцомъ. Взоръ, брошенный имъ на бумагу, попалъ какъ разъ на приведенную въ ней сумму, punctum salieus.
* * *
На обратномъ пути въ Тифлисъ въ нашемъ купэ сидѣли два замѣчательно одѣтыхъ человѣка, то были желто-коричневые азіаты; у одного сверхъ шелковаго исподняго платья надѣтъ былъ бѣлый, а у другого сѣрый кафтанъ. Шаровары были такъ широки, какъ юбки, на ногахъ были сапоги изъ краснаго сафьяна, голенища которыхъ закрывали часть шароваръ, а сзади на пяткахъ были вышиты. Вокругъ таліи поясъ, но безъ оружія. У обоихъ шапки вродѣ чалмы, а пальцы унизаны были кольцами съ бирюзой.
Господинъ татарскаго типа, но въ европейскомъ костюмѣ разговариваетъ съ обоими. Онъ умѣетъ также немножко говорить по-нѣмецки и разсказываетъ намъ, что это два паломника изъ Бухары, направляющіеся въ Медину. Паломники, ѣдущіе во второмъ классѣ по желѣзной дорогѣ! Это богатые купцы, они могутъ себѣ это позволить.
Оба купца ведутъ себя странно; вслѣдствіе жары они стаскиваютъ сапоги и сидятъ съ босыми ногами. Впрочемъ, ноги у нихъ опрятны и очень красивы.
Когда проходилъ русскій кондукторъ, то приказалъ имъ коротко и ясно надѣть сапоги, что они послушно и сдѣлали. Послушно, но безъ смущенія. Естественно, они должны были подчиняться обычаямъ чуждой страны, но обычаи въ Бухарѣ все же были лучше. Они гордились Бухарой, ничто на свѣтѣ не могло сравниться съ ней. Они вытащили изъ двухъ бумажныхъ пакетовъ свой обѣдъ, состоявшій изъ твердыхъ, какъ камень, пшеничныхъ сухарей съ небольшими дырочками и сухого изюма. Они предложили поѣсть и намъ, говоря: покушайте, вѣдь это изъ Бухары! Ихъ чайникъ былъ красивой формы и, навѣрно, драгоцѣнный сосудъ, покрытый эмалью и украшенный каменьями.
