Татаринъ, также и самъ магометанинъ, даетъ намъ объясненія относительно нѣкоторыхъ вещей, интересующихъ насъ.
Зачѣмъ эти богатые люди ѣдутъ такъ далеко? Вѣдь у нихъ и въ Бухарѣ есть священная гробница?
Татаринъ спрашиваетъ у купцовъ и получаетъ въ отвѣтъ, что у нихъ, разумѣется, есть въ Бухарѣ священная гробница, но это не гробница пророка. Зато нѣтъ у нихъ Мекки и нѣтъ горы Арарата.
Какой дорогой поѣдутъ они?
Черезъ Константинополь и Дамаскъ, гдѣ они примкнуть къ каравану.
Правда ли, что было бы болѣе заслуги ѣхать сухимъ путемъ? Это я гдѣ-то читалъ.
Пророкъ не запретилъ ѣхать также и водою.
Откуда же вы сами? — спросилъ я татарина.
Я изъ Тифлиса.
Гдѣ же научились вы говорить по-бухарски?
Я никогда не былъ въ Бухарѣ.
Гдѣ же вы, въ такомъ случаѣ, выучились по-бухарски?
Да вѣдь я не учился по-бухарски, я изъ Тифлиса.
Однако, вы говорите на языкѣ обоихъ этихъ купцовъ.
Нѣтъ, они говорятъ на моемъ языкѣ. Они купцы, а потому выучились ему. И тутъ же прибавляетъ съ большимъ презрѣніемъ: я не учился по-бухарски.
Но по-нѣмецки вы учились же? — спрашиваю я, такъ какъ теченіе его мыслей неясно мнѣ.
Я умѣю говорить также по-англійски и по-русски, возражаетъ онъ гордо. И, дѣйствительно, оказалось, что онъ знаетъ по-англійски нѣсколько заученныхъ фразъ.
То былъ передъ нами, навѣрно, современный татаринъ.
Онъ обращался съ обоими паломниками съ сознаніемъ своего превосходства и смѣялся, когда имъ пришлось снова надѣть свои сапоги. Нѣчто, несказанно насъ удивившее, былъ цилиндрическій револьверъ новѣйшаго образца, который онъ носилъ въ карманѣ. Онъ вынулъ револьверъ и показалъ его паломникамъ; но намъ казалось, что онъ сдѣлалъ это ради насъ. Интересно встрѣтиться съ такимъ человѣкомъ.
Время отъ времени, когда поѣздъ останавливался, оба паломника выскакивали изъ купэ и бѣжали къ одному изъ вагоновъ, гдѣ принимались выдѣлывать разныя кривлянья; они нагибались впередъ и назадъ, кланялись и скрещивали на груди руки. Татаринъ пояснялъ намъ, что эмиръ, ханъ Бухары, ѣхалъ въ томъ же поѣздѣ, и что они выдѣлывають свои странныя тѣлодвиженія передъ нимъ.
Какъ? Самъ Бухарскій эмиръ?
Да.
Онъ также ѣдетъ въ Медину?
Нѣтъ, въ Константинополь, къ султану.
Мы разговорились объ этомъ. Такимъ образомъ, мы ѣдемъ въ отборномъ обществѣ. Эмиръ сидитъ въ купэ перваго класса, въ самомъ хвостѣ поѣзда, объяснилъ татаринъ, а вся его громадная свита ѣдетъ, смотря по чину, кто во второмъ, а кто и въ третьемъ классѣ. Тутъ мы перестали удивляться, что поѣздъ былъ такъ длиненъ. Замѣчательно, однако, что не произошло въ Баку большого оживленія, въ виду присутствія самого эмира Бухарскаго.
Татаринъ находитъ это вполнѣ естественнымъ: эмиръ бухарскій вѣдь не царь. Однако, онъ все-таки, господствуетъ надъ большой, извѣстной страной съ милліонами жителей, сказали мы. Да, но царь господствуетъ и надъ нимъ, царь властелинъ многихъ земель и ста двадцати милліоновъ людей.
Я безкорыстнѣйшимъ образомъ защищалъ эмира бухарскаго, но татаринъ твердо держался за царя.
Мы сгорали отъ желанія какъ-нибудь взглянуть на этого настоящаго восточнаго владыку и совершили путешествіе къ единственному вагону перваго класса, чтобы, если возможно, хоть на мигъ увидѣть его; но намъ не посчастливилось. Наконецъ, мы были уже недалеко отъ Тифлиса, а все еще не удалось увидѣть эмира бухарскаго. Я рѣшился поэтому войти въ первый классъ, чтобы добиться своего.
У дверей нѣтъ стражи, а такъ какъ всѣ вагоны проходные, то я безпрепятственно дохожу туда. Я заглядываю во всѣ купэ перваго класса, но не нахожу ни одного человѣка, похожаго на эмира. Только европейцы въ бѣлыхъ шемизеткахъ сидятъ тамъ и сямъ по диванамъ. Тогда я иду дальше, вхожу въ третій классъ; тамъ также сидитъ множество мужчинъ, женщинъ и дѣтей на деревянныхъ скамьяхъ, но ни одинъ не выглядитъ принадлежащимъ къ свитѣ эмира.
Татаринъ надулъ меня!
Я пробираюсь назадъ черезъ всѣ вагоны; на длинномъ своемъ пути я слышу вдругъ, какъ поѣздъ свиститъ, въѣзжая въ Тифлисъ. Я дохожу до своего вагона, въ ту самую минуту, какъ поѣздъ останавливается. Оба паломника складываютъ свои матрацы и мѣшки; татаринъ исчезъ.
Безъ всякаго сомнѣнія татаринъ выдумалъ всю исторію съ эмиромъ бухарскимъ. Такимъ образомъ, пропала для насъ возможность видѣть и второго восточнаго властелина, если считать также и хана въ Баку.
Теперь стало намъ также ясно, почему оба паломника бѣгали постоянно съ переднему вагону: они хотѣли свершить свой молитвенный обрядъ и избирали для этой цѣли самый малолюдный изъ вагоновъ, гдѣ не смотрѣли изъ оконъ люди.
Паломники? Кто знаетъ, были ли то паломники; можетъ быть, проклятый татаринъ выдумалъ и это. Еслибъ мнѣ только поймать этого молодца, я бы собственноручно раздѣлался съ нимъ! Я желалъ бы только знать, къ чему устроилъ онъ съ нами такую продѣлку? Вѣроятно, лишь для того, чтобы часокъ-другой потѣшить собя самого. Я читалъ, что жители востока любятъ устраивать самыя дурацкія шутки съ путешествующими «англичанами» и катаются потомъ со смѣха, когда онѣ имъ удаются. Говоря откровенно, вовсе не такъ и страшно, что жители востока нѣсколько безжалостно относятся къ любопытству и навязчивости сѣверянъ. Сами они считаютъ ниже своего достоинства чему-либо хоть мало-мальски удивляться, а мы глазѣемъ на каждую замѣчательную вещь, показываемъ ее другъ другъ и испускаемъ крики изумленія. Я видѣлъ разъ въ Парижѣ араба. Онъ шелъ по улицамъ въ своей бѣлой, развѣвающейся одеждѣ, а парижане, этотъ смѣшной, взбалмошный народъ, были, натурально, въ конецъ поражены его страннымъ видомъ. Но арабъ спокойно шелъ своей дорогой.
Татаринъ, ты былъ правъ, давши намъ этотъ маленькій урокъ!
Но мнѣ хотѣлось выяснить, дѣйствительно ли мы ѣхали съ паломниками, или нѣтъ. Я становлюсь передъ бухарцемъ въ бѣлой одеждѣ, дотрагиваюсь пальцемъ до его груди, показываю затѣмъ на югъ и спрашиваю:
Медина?
Этого онъ не понимаетъ.
Я ищу въ своемъ словарѣ и нахожу имя на арабскомъ языкѣ. Тогда лицо его проясняется, человѣкъ въ сѣромъ кафтанѣ подходитъ также, и оба, указывая на себя, киваютъ, показываютъ на югъ и говорятъ:
Medinet el Nabi, Om el Kora, Medina и Mekka.
Я снялъ шапку и поклонился нимъ. Этимъ пріобрѣлъ я ихъ уваженіе, хотя ни единымъ словомъ не могъ пожелать имъ счастливаго пути.
* * *
Я отправляюсь одинъ въ Тифлисскій банкъ получить деньги и обѣщаюсь вернуться, какъ можно скорѣе. Но въ банкѣ мнѣ говорятъ, что еще слишкомъ рано, и занимающійся этими дѣлами чиновникъ приходитъ не ранѣе десяти часовъ; мнѣ нужно подождать. Такимъ образомъ, я брожу по городу, разглядывая людей и выставки на окнахъ, покупаю фотографическіе снимки. Между прочимъ, покупаю я и эмира бухарскаго, снятаго вмѣстѣ со своимъ первымъ министромъ. Солнце быстро поднимается на небѣ, и скоро становится жарко; утро прекрасное, птички громко распѣваютъ въ паркѣ. Когда часы мои показываютъ десять, я снова отправляюсь въ банкъ, разыскиваю нужное мнѣ отдѣленіе и нужнаго чиновника и подаю ему свой аккредитивъ. Я стою у прилавка, сдвинувъ отъ жары шляпу на затылокъ.
Мнѣ посылается приказаніе отъ имени директора снять шляпу. Я гляжу въ ту сторону, гдѣ сидитъ татаринъ, отдающій мнѣ такое приказаніе, — я вижу того самаго человѣка, который такъ нагло надулъ меня эмиромъ бухарскимъ. Когда я обращаю къ нему свои взоры, то онъ даетъ мнѣ понять посредствомъ отчаянныхъ жестовъ и гримасъ, что я долженъ обнажить голову.
Тутъ мнѣ вдругъ начинаетъ казаться, что надменный татаринъ не имѣетъ никакого права дѣлать мнѣ дальнѣйшія замѣчанія, наоборотъ, во мнѣ съ новой силой просыпается желаніе проучить его. Помимо того, я видѣлъ тотчасъ же при входѣ въ банкъ множество татаръ, грузинъ и русскихъ офицеровъ, сидѣвшихъ съ покрытой головой; почему же я долженъ былъ снять шляпу? Чтобы заставить директора подойти ко мнѣ, я весьма насмѣшливо снимаю шляпу, низко кланяюсь и затѣмъ вновь надѣваю ее. Кромѣ того, я еще раза два отдаю ему поклонъ чуть не до земли, чтобы отмѣтить мое глубокое почтеніе. Служащіе кругомъ начинаютъ пересмѣиваться и директоръ стремительно поднялся со своего стула и направился ко мнѣ. Развѣ я не видѣлъ, что у него въ карманѣ есть револьверъ? Подобному человѣку я осмѣливался сопротивляться? Однако, уже подходя ко мнѣ, онъ понемножку терялъ свою увѣренность, а когда подошелъ совсѣмъ близко, то сказалъ мнѣ весьма любезно, что здѣсь заведено снимать шляпу при входѣ въ домъ. На это онъ до извѣстной степени имѣлъ право, и разъ онъ ставилъ вопросъ на эту почву, у меня пропадало желаніе проучить его, а втайнѣ я даже радовался, что могу отказаться отъ этого. Но я сказалъ ему, что я вовсе не нуждаюсь въ его урокахъ, здѣсь онъ къ моимъ услугамъ, я оказалъ ему честь, взявши аккредитивъ на его дрянной банкъ. Въ концѣ-концовъ, онъ совсѣмъ смягчился и попросилъ меня садиться.
