девушки. Та и впрямь была сейчас очень хороша — раскрасневшаяся, со сверкающими глазами. Она задела сокровенную струну в душе долговязого, и весь мир для него превратился в благоухающий сад, наполненный музыкой.
Отис Пилкингтон уже влюблялся с первого взгляда, но не мог припомнить случая, чтобы столь безоглядно. Джилл улыбнулась — и перед ним будто отворились врата небесные. Он даже не стал вспоминать, сколько раз прежде отворялись эти врата. Однажды они обошлись ему в восемь тысяч долларов отступных под угрозой суда… но в такие минуты не до воспоминаний, вызывающих диссонанс. Отис Пилкингтон влюбился и больше ни о чем не хотел думать.
— Присаживайтесь, пожалуйста, мисс…
— Маринер, — подсказала она. — Благодарю вас.
— Мисс Маринер… Разрешите представить вам мистера Роланда Тревиса.
Субъект за пианино отвесил поклон, и его черные волосы взметнулись и опали, словно морские водоросли на волнах прибоя.
— А я — Пилкингтон, — продолжал долговязый. — Отис Пилкингтон.
Неловкую паузу, обычную после церемонии знакомства, оборвало дребезжание телефона на письменном столе. Отис уже вышел на середину кабинета, однако его феноменально длинная рука без труда дотянулась до трубки.
— Алло? О, к сожалению, сейчас никак не могу, у меня совещание… — Джилл еще предстояло узнать, что в театральном мире не разговаривают, а «проводят совещания». — Будьте добры, передайте миссис Пигрим, что я непременно перезвоню ей позже. — Он повесил трубку. — Секретарь тети Оливии, — тихонько бросил он Тревису. — Она зовет меня покататься. — Он снова повернулся к посетительнице. — Прошу прощения, мисс Маринер. Так чем я могу вам помочь?
Джилл уже полностью вернула самообладание. Интервью с работодателем оборачивалось совсем по-другому, чем она могла предположить. Уютная светская атмосфера — ни дать ни взять лондонское чаепитие прежних времен на Овингтон-сквер с Фредди Руком, Ронни Деверо и прочими друзьями.
Для полноты картины недоставало только чайного столика. Деловой нотки почти не ощущалось. Тем не менее, явилась сюда Джилл как раз по делу, а потому следовало к нему приступить.
— Я пришла насчет работы.
— Работы?! — воскликнул мистер Пилкингтон, который, похоже, и сам воспринимал беседу как исключительно светскую.
— Хористкой, — пояснила Джилл.
Пилкингтон болезненно отшатнулся, будто от непристойности.
— В «Американской розе» не будет никаких хористок! — поморщился он.
— Как, разве это не музыкальная комедия?
Пилкингтон вновь содрогнулся.
— Ни в коем случае! Это музыкальная фантазия! Мы набираем ансамбль, — с оттенком укоризны добавил он, — из двенадцати утонченных особ женского пола.
— Ну что ж, — рассмеялась Джилл, — так звучит гораздо изысканнее. Как вы считаете, во мне достаточно утонченности?
— Без сомнения! — торопливо заверил Пилкингтон. — Я буду счастлив, если вы к нам присоединитесь.
Пианино издало резкую диссонирующую ноту, и лохматый композитор крутанулся на табурете. На лице его отразилось сомнение.
— Позволь тебе напомнить, Оти, что у нас уже есть двенадцать девушек!
— Значит, будет тринадцать! — твердо заявил долговязый.
— Несчастливое число, — буркнул Тревис.
— Ну и пусть! Мисс Маринер должна быть с нами. Ты же сам видишь — она как раз того типа, который требуется, — с чувством возразил Пилкингтон.
С того самого дня, как начался набор труппы, он с умилением вспоминал вечер премьеры «Американской розы» прошлым летом в доме его тетки в Ньюпорте со звездным любительским составом из светских щеголей, юных девушек и замужних дам младшего поколения.
Подобную компанию он жаждал собрать и для профессиональной постановки на Бродвее, но до сегодняшнего дня терпел одни разочарования. Джилл показалась ему единственной девушкой в театральном Нью-Йорке, отвечавшей его высоким стандартам.
— Спасибо вам огромное! — просияла Джилл.
Повисла новая пауза. В атмосферу опять вползла светская нотка, и Джилл почувствовала себя хозяйкой дома, долг которой — не дать угаснуть беседе.
— Говорят, эта пьеса в стиле Гилберта и Салливана, — начала она.
Пилкингтон задумчиво пожевал губами.
— Признаюсь, когда я ее сочинял, моим идеалом и впрямь был Гилберт. Не знаю, удалось ли мне хоть в малой степени…
— Твой сюжет ничуть не хуже гилбертовских, Оти, — уверенно перебил композитор, пробежав пальцами по клавишам.
— Да будет тебе, Ролли! — скромно потупился Пилкингтон.
— И даже лучше, — настаивал Тревис. — Во-первых, он современный…
— Да, я старался делать упор на современность, — пробормотал автор.
— И ты избежал ошибки Гилберта — излишней вычурности.
— Ну, Гилберт и впрямь грешил избытком фантазии, — признал Отис. — А музыка, — добавил он в порыве ответного великодушия, — обладает мелодичностью Салливана, но отличается новизной ритма и оригинальностью… Музыка вам понравится, — обернулся он к Джилл.
— Судя по вашим словам, — любезно заметила Джилл, — пьесу ожидает громкий успех.
— Будем надеяться, — кивнул Пилкингтон. — На наш взгляд, пришло время, когда от театра требуется нечто лучшее, чем привычная жвачка. Публика устала от безмозглой халтуры и примитивных мелодий, которыми ее потчуют типы вроде Уоллеса Мейсона и Джорджа Бивена. Ей хочется блеска! То же самое происходило в эпоху Гилберта и Салливана. Они стали писать, когда музыкальная сцена пала ниже некуда и театр был отдан на откуп пошлым бурлескам самого дурацкого толка. Публика жаждала чего-нибудь классом повыше. Так же обстоит дело и сегодня, но театральное начальство не желает этого видеть. Наша «Американская роза» не один месяц стучалась в разные двери по всему Бродвею…
— Надо было войти без стука… как я, — засмеялась Джилл и встала. — Что ж, очень любезно с вашей стороны принять меня на работу, хоть я и вошла столь бесцеремонно… Просто я почувствовала, что нет смысла дожидаться на лестничной площадке. Очень рада, что все уладилось. До свидания!
— До свидания, мисс Маринер! — Отис сердечно пожал протянутую руку. — Репетиция ансамбля состоится… когда, Ролли?
— Послезавтра в одиннадцать утра, в Брайант-холле.
— Я приду. До свидания, и большое вам спасибо!
Молчание, воцарившееся после ее ухода, нарушил Тревис:
— Ничего цыпочка.
Пилкингтон вздрогнул, очнувшись от сладких грез.
— Что ты сказал? — нахмурился он.
— Девица эта… Ничего так, а?
— Мисс Маринер, — процедил Пилкингтон, — самая очаровательная, утонченная и воспитанная девушка. Ты это имел в виду?
— Само собой, — поспешил согласиться Тревис, — именно это!
2
Выйдя из театра, Джилл окинула 42-ю улицу взглядом победителя. С тех пор как она вошла в «Готэм», в Нью-Йорке мало что переменилось, но город показался ей совсем иным. Час назад она была чужестранкой и бесцельно плыла по его быстринам, и вот уже здесь своя и Нью-Йорк принадлежит ей! Она смело встретилась с ним лицом к лицу и сама добыла средства к существованию. Теперь даже походка ее стала легче и уверенней.
В адресе, который дала Нелли, была указана восточная сторона Пятой авеню, и Джилл направилась туда по 42-й улице, которая казалась ей сейчас самой веселой и оживленной на свете. Стук колес надземки у пересечения с Шестой авеню звучал
