— О, это поразительно! — воскликнул Леви.— Это немыслимо!
— Какой безумец,— улыбнулся Струве, гордясь своим протеже.
— Сюда, Исаак,— ревел Борг наверху, в воздухе,— сюда, жиденок, я хочу занять у тебя немного денег!
— Сколько ты хочешь? — спросил Леви и замахал бумажником.
— Я никогда не занимаю меньше пятидесяти.
В следующее мгновение Борг соскочил с дерева и засунул бумажку в карман. Потом он снял пальто.
— Надень его опять! — сказал Струве повелительно.
— Что ты говоришь? Мне надеть его опять? Как? Ты приказываешь? Может быть, ты хочешь драться со мной?
При этом он хлопнул шляпой о ствол дерева так, что она разорвалась, снял фрак и жилет и предоставил дождю лить на рубашку.
— Подходи, сволочь, будем драться!
Он обхватил Струве и отступил с ним так, что оба полетели в ров.
Фальк поспешил отправиться в город. Долго еще слышал он позади себя взрывы смеха и крики Леви: «Это божественно, это поразительно!» И крики Борга: «Предатель! Предатель!»
Часы в ресторане при ратуше в X-кепинге прогремели семь раз в один октябрьский вечер, когда в дверь вошел директор городского театра. Он выглядел сияющим, как может сиять жаба, плотно поевшая; он был рад, но мускулы его лица не привыкли к таким движениям, они стягивали кожу в беспокойные складки и еще более уродовали его ужасную внешность. Он милостиво поздоровался с маленьким иссохшим хозяином, стоявшим за стойкой и считавшим посетителей.
— Wie steht’s? [6] — крикнул директор по-немецки,— говорить он давно уже отвык.
— Schön Dank! [7] {96} — ответил хозяин тоже по-немецки. Так как запас немецкого у обоих вышел, то они перешли на шведский.
— Ну, что скажете о малом, о Густаве? Разве он не был прекрасен в роли дона Диего? А? Я думаю, что могу создавать актеров! Что?
— Да, признаться! Этот малый! Но дело обстоит так, как господин директор изволил говорить: легче сделать талант из человека, который не испортил себя грубыми книжками…
— Книги — порча! Это я знаю прекрасно! Впрочем, знаете, хозяин, что написано в книгах? Я-то знаю! Вы увидите, как будет вести себя молодой Ренгьельм, когда будет играть Горацио! Я обещал ему эту роль, потому что он очень выпрашивал; но я сказал ему также, что не стану ему помогать; я не хочу быть ответственным за его фиаско. Я сказал ему также, что дал ему роль, чтобы показать, как тяжело играть тому, кому природа не дала этого дара. О, я проучу его так, что он в другой раз не запросит роли. Я сделаю это! Но будем говорить не о том! Есть у вас две свободные комнаты, хозяин?
— Обе маленьких?
— Именно.
— Всегда в распоряжении господина директора!
— Ужин для двоих, но тонкий. В восемь. Служить будете сами, хозяин!
Он не кричал, когда говорил последние слова, и хозяин поклонился в знак того, что понял.
В это мгновение вошел Фаландер. Не кланяясь с директором, он сел на свое старое место. Директор тотчас же поднялся и, проходя мимо стойки, сказал таинственно: «В восемь». И вышел.
Хозяин поставил перед Фаландером бутылку абсента с принадлежностями. Так как тот не показывал виду, что желает начать разговор, он взял салфетку и стал вытирать стол; когда и это не помогло, он наполнил спичечницу и сказал:
— Ужин сегодня вечером; маленькие комнаты. Гм!..
— О ком и о чем вы говорите?
— О том, кто только что ушел!
— Ах, вот кто; это необычно для него при его скупости. Значит, только для одной персоны?
— Нет, для двух,— сказал хозяин и подмигнул.— В маленьких комнатах. Гм!..
Фаландер навострил уши, но устыдился, что слушает сплетню, и оставил тему; но не того хотел хозяин.
— Хотел бы я знать, кто это! Жена его больна и…
— Какое нам дело до того, с кем ужинает чудовище. Есть ли у вас вечерняя газета?
Хозяину не пришлось отвечать, ибо вошел Ренгьельм, сияя, как юноша, видящий проблеск света на своем пути.
— Брось абсент на сегодняшний вечер,— сказал он,— и будь моим гостем. Я так рад, что готов плакать.
— Что случилось? — спросил Фаландер испуганно.— Уж не получил ли ты роль?
— Да, да, пессимист, я получил роль Горацио…
Фаландер насупился.
— А она — Офелия! — прибавил он.
— Откуда ты это знаешь?
— Я угадываю это!
— Твои догадки! Это было нетрудно угадать! Разве она этого не заслуживает! Разве во всем театре есть кто-нибудь лучше ее?
— Нет, я согласен с этим! Ну-с, нравится ли тебе Густав?
— О, он великолепен!
— Удивительно, как различны могут быть взгляды!
— А каков же твой?
— Я нахожу, что он самый большой негодяй из всех придворных; он на все говорит: «Да, принц! Да, мой добрый принц!» Если он его друг, то хоть раз должен сказать «нет» и не всегда соглашаться с ним, как льстец.
— Ты хочешь и это уничтожить в моих глазах?
— Я хочу все уничтожить в твоих глазах! Как можешь ты стремиться к вечному, пока ты думаешь, что все то жалкое, что создали люди,— велико и прекрасно; если ты видишь во всем здесь совершенство, как можешь ты испытывать стремление к истинному совершенству? Поверь мне, пессимизм есть истинный идеализм, и пессимизм есть христианское учение, если это может успокоить твою совесть, потому что христианство учит о горести мира, от которой мы освобождаемся через смерть.
— Не можешь ли ты оставить мне веру в то, что мир прекрасен? Не могу ли я быть благодарным Тому, Кто посылает нам все прекрасное, и радоваться тому, что жизнь может дать?
— Нет, нет, радуйся, мой мальчик, радуйся, верь и надейся! Так как все люди охотятся за одним и тем же — за счастьем, то вероятность того, что ты получишь его, равняется 1/1439145300, ибо количество людей на свете равняется знаменателю этой дроби. Счастье, которого ты достиг сегодня, стоит ли оно мук и унижений этих месяцев? А впрочем, в чем твое счастье? Что ты получил плохую роль, в которой ты не можешь достигнуть того, что называется счастьем,— я не хочу сказать, что ты провалишься. Так ли ты уверен, что…— Ему пришлось передохнуть.— …что Агнесса будет иметь успех в роли Офелии? Быть может, она захочет использовать редкий случай и сделает из роли слишком много, как это бывает обыкновенно. Но я раскаиваюсь, что опечалил тебя, и прошу тебя, как всегда, не верить тому, что я говорю: ведь неизвестно, правда ли это.
— Если бы я не знал тебя, я думал бы, что ты завидуешь мне.
— Нет, мой милый, я желаю тебе, как всем людям, чтобы они как можно скорее увидели свои желания исполненными; чтобы обратили свои мысли на что-нибудь лучшее; и это лучшее — смысл жизни.
— Это ты говоришь так спокойно, потому что давно добился успеха.
— Как же не прийти к нему? Итак, не добиться счастья желаем мы, но иметь возможность улыбаться потом своим горячим усилиям — горячим, слышишь ли!
Часы пробили восемь так громко, что в зале загудело. Фаландер поспешно поднялся со стула, как бы желая уйти, но провел рукой по лбу и сел опять.
— Агнесса сегодня опять у тетки Беаты? — спросил он равнодушным тоном.
— Откуда ты это знаешь?
— О, я могу предполагать это, раз ты сидишь здесь так спокойно! Она хотела прочесть ей свою роль, так как у вас осталось немного времени, не так ли?
— Да! Ты встретил ее, что ли, сегодня, что ты и это знаешь?
— Нет, честное слово, нет! Я не могу придумать никакой другой причины для того, чтобы в вечер, когда мы не играем, ее не было с тобой.
— Ты сообразил совершенно верно. Впрочем, она просила меня пойти и поискать общества, так как я долго сидел дома. Она так нежна и заботлива, милая девочка.
— Да, она нежна!
— Только однажды вечером она заставила меня ждать напрасно, когда ее задержали у твоей тетки и она не прислала мне весточки. Я думал, что сойду с ума, и не мог спать всю ночь.
— Это было шестого июля, не так ли?
— Ты пугаешь меня! Ты шпионишь?
— Зачем мне это? Я знаю ведь вашу связь и всячески ей сочувствую. А почему я знаю, что это было во вторник шестого июля? Ты сам ведь так часто рассказывал.
— Это правда.
Молчание длилось несколько времени.
— Удивительно,— прервал Ренгьельм наконец молчание,— как счастье может сделать человека меланхоличным; я сегодня вечером так тревожен и хотел бы лучше быть с Агнессой. Не пойти ли нам в маленькие комнаты и не послать ли за ней? Она может сказать, что приехали гости.
— Этого она никогда не сделает; она не может сказать неправду!
— О, это не так опасно! Все женщины могут это!
Фаландер поглядел на Ренгьельма так странно, что тот не понял, чего он хочет; потом Фаландер сказал:
— Я посмотрю сперва, свободны ли маленькие комнаты, тогда мы можем сделать это.
— Ну, иди!
Фаландер остановил его, когда тот хотел пойти за ним, и ушел. Через две минуты он вернулся. Он был совершенно бледен, но спокоен, и сказал только:
