— Больше никогда, больше никогда.
Но даже эта нескончаемая ночь, ставшая самой тяжёлой из всех, когда-либо переживаемых Эмилио, проходила. Часы пробили два.
Синьора Елена попросила Эмилио принести ей тряпочку, чтобы вытереть лицо Амалии. Не желая покидать эту комнату, Эмилио нашёл ключи и открыл шкаф сестры. Ему в нос сразу ударил запах медикаментов. Он увидел небольшое количество белья, лежащего в выдвижных ящиках, также Эмилио обнаружил там пузырьки разных размеров. Ничего не понимая, он поднёс свечу, чтобы лучше видеть. Один из ящиков был заполнен до самого верха блестящими пузырьками, которые светились жёлтым светом, напоминая найденные сокровища. В других ящиках ещё оставалось место и легко угадывалось желание постепенно закончить составление этой странной коллекции. Один из пузырьков лежал не на месте, и в нём ещё оставалась какая-то прозрачная жидкость. Запах этой жидкости не оставлял никаких сомнений — это был эфир. Доктор Карини был прав: Амалия искала забытьё в выпивке. У Эмилио ни на миг не возникло обиды на Амалию, потому что он сразу пришёл к единственному заключению: Амалия была потеряна.
Брентани аккуратно закрыл шкаф. У него не получилось сберечь жизнь сестры, теперь надо было хотя бы сохранить незапятнанной её репутацию.
Неспешно начала заниматься туманная, грустная заря. За окном начало светать, но внутри комнаты всё ещё господствовала ночь. Казалось, в комнату проник лишь один единственный луч, потому что, отбрасывая кристаллы на стол, свет дня разбивался, окрашиваясь в лазурный и зелёный, тонкий и кроткий. На улице всё ещё дул ветер, со всё теми же размеренными триумфальными звуками, что звучали и когда Эмилио покидал Анджолину.
В комнате, напротив, всё было спокойно. Несколько часов болезнь Амалии никак не проявлялась, кроме как в коротких, обрывочных словах. Она успокоилась, лёжа на правом боку, лицо её было очень близко к стене, а глаза постоянно открыты.
Балли ушёл отдыхать в комнату Эмилио, попросив не давать ему спать больше часа.
Эмилио снова сел за стол. Вдруг он содрогнулся от ужаса: Амалия больше не дышала. Синьора Елена тоже поняла это и поднялась. Больная всё так же смотрела в стену, широко открыв глаза, и несколько мгновений спустя снова начала дышать. Её первые четыре или пять вздохов казались уже дыханием здорового человека, и Эмилио и Елена переглянулись, улыбаясь и обретая надежду. Но эта улыбка сразу же умерла на их устах, потому что дыхание Амалии ускорилось, чтобы снова стать тяжёлым и прерывистым. Следующая пауза длилась так долго, что Эмилио вскрикнул от страха. Но Амалия снова начала дышать, как и в первый раз, и так же её болезнь снова проявилась в дыхании. Это был тяжелейший период для Эмилио. После часа напряжённого внимательного наблюдения он смог убедиться, что эта временная остановка дыхания не была смертью, и следом последовала регулярная работа лёгких Амалии. Когда же в те разы её дыхание прекращалось, то и Эмилио тоже прерывал своё дыхание; и вновь предавался надежде, когда слышал, что её вздохи спокойны и ритмичны, а затем, разочаровавшись в выздоровлении Амалии, он страдал так, что на глаза его наворачивались слёзы.
Заря теперь освещала и кровать. Синьора Елена довольствовалась неглубоким сном хорошей сиделки, её склонённая на грудь голова от седин, казалось, была вся в серебре. Для Амалии ночь не прекращалась. Её голова теперь чётко выделялась на подушке. Чёрные волосы на этой голове никогда не имели такой важности, как во время болезни. Казалось, что это профиль энергичного человека, с выступающими скулами и острым подбородком.
Эмилио опёрся руками о стол и обхватил лоб ладонями. Время, когда он пренебрегал Амалией, казалось ему теперь таким далёким, потому что он не был способен на это вновь. Эмилио закрыл глаза и дремал. После ему казалось, что он всегда, даже во сне, слышал дыхание Амалии и поэтому испытывал всё те же чувства, что и в первый раз: ужас, надежду и разочарование.
Когда Эмилио проснулся, уже наступил день. Амалия с широко открытыми глазами смотрела в окно. Эмилио поднялся, и, заметив это движение, она его увидела. Какой взгляд! В нём больше не было жара, но это был взгляд человека, уставшего до смерти. Даже глазами она двигала с очевидным усилием.
— Что происходит, Эмилио? Я умираю!
Рассудок вернулся к ней, и Эмилио, забыв своё наблюдение насчёт её глаз, переполнился надеждой. Он сказал, что ей было очень плохо, но что теперь она выздоровела. Любовь, что Эмилио чувствовал в сердце, переполнила его, и он принялся плакать от радости. Целуя Амалию, он прокричал, что теперь они всегда будут жить вместе, один ради другого. Эмилио показалось, что вся эта мучительная ночь была только ради того, чтобы приготовить его к этой неожиданной и счастливой развязке. После он стыдился, вспоминая эту сцену. Ему казалось, что он хотел воспользоваться этим проблеском разума Амалии для того, чтобы успокоить собственную совесть.
Синьора Елена стала успокаивать Эмилио и предостерегать его, чтобы он не слишком сильно будоражил больную. К несчастью, Амалия ничего не понимала. Казалось, всю её захватила одна единственная идея:
— Скажи мне, — попросила она, — что происходит? Я так испугалась! Я увидела тебя и Викторию и…
Её видения смешивались с реальностью, и бедное ослабленное сознание Амалии не могло распутать весь этот запутанный клубок.
— Постарайся понять! — горячо попросил Эмилио. — Ты бредила непрерывно со вчерашнего дня. Отдохни сейчас, а потом подумаешь.
Последняя фраза сопровождалась новым жестом синьоры Елены, который привлёк к себе внимание Амалии.
— Это не Виктория, — сказала бедняжка, очевидно успокоившись.
О, это не был рассудок, который мог стать предвестником выздоровления, он проявлялся проблесками, которые лишь грозили сделать ощутимой боль. Эмилио испугался этого так же, как и в начале болезни Амалии её помешательства.
Вошёл Балли. Он услышал голос Амалии и пришёл, удивлённый неожиданным улучшением.
— Как вы, Амалия? — спросил он её ласково.
Она посмотрела на него, не веря своим глазам:
— Так это был не сон?
Амалия внимательно смотрела на Стефано, затем перевела взгляд на брата, и снова посмотрела на Балли, как будто желая сравнить их и выяснить, кто имеет большую связь с реальностью.
— Но Эмилио, — воскликнула Амалия, — я не понимаю!
— Зная, что ты заболела, — стал объяснять Эмилио, — Стефано захотел составить мне компанию в эту ночь. Старый друг снова у нас дома.
Амалия не всё расслышала:
— А Виктория? — спросила она.
— Этой женщины здесь никогда не было, — сказал Эмилио.
— Он имеет на это право. И ты тоже с ними, — пробормотала Амалия, и в её глазах вспыхнул гнев.
Затем она забыла всё и всех, глядя на свет в окне. Стефано сказал ей:
— Послушайте меня, Амалия! Я никогда не знал этой Виктории, о которой вы говорите. Я — преданный друг Эмилио, и остался здесь, чтобы помочь ему.
Амалия уже не слушала. Она смотрела на свет в окне с очевидным усилием разглядеть его хорошо своими теряющими силу глазами. Это был экстатический, восхищённый взгляд. Затем её лицо скрутила грубая гримаса, которая скорее напоминала улыбку.
— О, — сказала Амалия, — какие красивые ребята.
Она долгое время восхищалась своим видением. Её помешательство возвращалось. Однако между её ночными снами и светящимся видением был перерыв. Сейчас она видела румяных детей, пляшущих под солнцем. Амалия продолжала выражать свои зрительные образы немногочисленными словами, и ничего более. Она совсем забыла о своей жизни и уже не упоминала ни Балли, ни Викторию, ни Эмилио.
— Какой свет! — сказала очарованная Амалия.
И даже она сама вся светилась. Было видно, как под её кожей к голове поднялась кровь и окрасила в красный цвет её щёки и лоб. Амалия менялась, но уже не ощущала сама себя. Она лишь смотрела на то, что продолжало от неё удаляться.
Балли предложил позвать врача.
— Это бесполезно, — сказала синьора Елена, которая по этой красноте всё поняла.
— Бесполезно? — спросил Эмилио, испуганный тем, что услышал от других собственную мысль.
И действительно, вскоре рот Амалии скривился от странного усилия, когда даже мышцы лица начали работать для продолжения дыхания. Глаза Амалии всё ещё были открыты. Но она уже ничего не говорила. Очень скоро её дыхание слилось с хрипом, который показался жалобой этого нежного создания перед лицом смерти. Всё это казалось результатом кроткого отчаяния и смиренного протеста. Это на самом деле была жалоба материи, которая, разрушаясь, издавала звуки, выученные за период своего долгого горя.
Вида смерти достаточно, чтобы завладеть всем рассудком. Попытки удержать или оттолкнуть этот образ титанические, так как каждая клетка нашего тела испугана этим воспоминанием, пережив его совсем рядом. Каждая наша молекула отталкивает его в самом действии по сохранению и воспроизведению жизни. Мысль о смерти как некое качество, болезнь организма. А силы воли уже не хватает для того, чтобы призвать воспоминание о смерти или отбросить его.
