положения в обществе.
Делиу поначалу делал вид, что ничего не понимает, а потом стал давать весьма туманные обещания, не собираясь, однако, их выполнять. Он не был создан для прочной связи и не мог представить себе жизнь без абсолютной свободы.
Связаться с подобной женщиной? Да что скажут люди? Нет, это было бы смешно. Остается одно: порвать с ней, и как можно быстрее.
Кстати, сейчас она сама делает роковой шаг. Тем лучше, что она пришла ему на помощь. Нужно быть только внимательным, действовать осторожно и хладнокровно, чтобы эта женщина от отчаяния не совершила какой-нибудь глупости. Он не переносил ни сцен, ни женских слез.
Для того чтобы сохранить спокойствие и не поддаться слабости, нужно во что бы то ни стало избежать встречи с ней.
Нужно написать ей письмо и на несколько дней исчезнуть.
Делиу удобно устроился за письменным столом и достал деревянную шкатулку, инкрустированную перламутром, Хранительница умерших увлечений, как называл ее Делиу, укрывала стянутые шнурком пачки писем, фотографии, белокурые и черные локоны, перевязанные лентами, высушенные цветы, «дорогие безделушки», от которых поднялся запах тления и густая пыль, заставившая его расчихаться.
«Пустяки… ложные символы, — думал он. — Странно, почему любовь требует всей этой фальши… Зачем это естественное чувство облекать в ложную форму? Непрерывно нужно лгать, притворяться, вечно носить маску на лице. Но женщины желают быть обманутыми. Они сами заставляют нас лукавить и быть обманщиками».
Делиу уже стал уставать от нескончаемой лжи. Возможно, это и есть признак приближающейся старости… И острый шип словно вонзился в его сердце. Чтобы прогнать эту мысль, которая причиняла ему боль, он с удовольствием вспомнил об Эвантии. Какая она молодая! Жаль только, что совсем дикая. Почему она убежала от него? Какое-то чувство подсказывало ему, что он больше ее никогда не увидит…
Как бы там ни было, но письмом Пенелопы нужно немедленно воспользоваться. Оно пришло вовремя, чтобы его пустить в ход.
Делиу взял связку писем, полученных от Пенелопы, завернул ее и запечатал.
Потом он сел писать письмо, предварительно припомнив старые штампы: «Никогда я не любил женщину, которую не уважал… Мое тело было рабом моего сердца… Желание и любовь были слиты во мне воедино…»
Он обвинял себя в том, что у него несчастный характер, как рок, преследующий его всю жизнь. Чтобы воспрепятствовать страданиям, которые он вызывает, он должен уехать. Он наймется на торговый корабль, решительно изменит свою жизнь, окончательно порвет с обществом. Он больше не желает иметь никаких связей, не желает распространять страдания вокруг себя. Он начинает новую жизнь одинокого морского странника…
Письмо заканчивалось эффектной фразой, которой Делиу пользовался уже не один раз:
«Надеюсь, что ты не забудешь светлые мгновения нашего счастья… и поймешь, что я остаюсь на всю жизнь твоим преданным и неизменным другом…»
— Жан, я должен исчезнуть на несколько дней. Уеду сегодня вечером. Ты смотри в оба, это вопрос деликатный, понимаешь?
Верный Жан (Ион Ротопан, пройдоха из Брэилы) заморгал глазами и быстро спросил:
— А что я должен сказать в комендантском управлении и что я скажу даме с деликатным вопросом?
— В управлении скажи, что меня вызвали в Галац, в Инспекцию портов. А ей — что я срочно уехал, чтобы наняться на коммерческое судно, отправляющееся в Роттердам. Убеди ее, чтобы она меня не искала. Только через пять дней ты отправишься к ней с этим пакетом и письмом. Скажешь, что я переслал тебе все это из Констанцы, перед тем как уплыть за границу. Смотри не спускай с нее глаз и дай мне знать, если она уедет из Сулины. Адрес, который тебе оставляю, никому не давай. Я тебя не забуду, Жан, если все сделаешь, как умный парень.
— Не извольте беспокоиться! — заверил его польщенный Жан.
Задолго до отправления Делиу был уже на почтовом пароходе.
* * *
Пенелопа целый день не находила себе места, заламывая руки и страдая от глупости, которую совершила. Как только начало темнеть, она бросилась на квартиру Делиу.
По дороге в ее памяти всплывали бессвязные обрывки фраз. Она не знала, с чего начать, но питала слепую веру в свою волю. Она была уверена, что выйдет победительницей, благодаря той силе, которую ей внушало отчаяние.
На этот раз она даже не скрывалась, как это делала раньше… Задыхаясь от переполнявших ее чувств, она энергично позвонила у двери Делиу.
Верный Жан, знавший все секреты Пенелопы, благодаря чему ему перепало немало чаевых, вышел, улыбаясь, ей навстречу в шелковой пижаме из гардероба Делиу.
— Господина капитана нет дома!
— Неправда! Открой, я посмотрю! — решительно приказала Пенелопа.
Жан подчинился приказу, проговорив с тонкой иронической улыбкой:
— Пардон! Но я не такой человек, чтобы обманывать такую даму, как вы.
— Он получил сегодня утром письмо, которое принес мальчик, посланный мной? Когда и куда он мог уехать так быстро?
— Письмо он, значит, получил, но после полудня собрал багаж и сказал мне, что уезжает по срочному вызову.
— Как? И не оставил мне никакой записки? Хотя бы слова?
— Уехал он, значит, чтобы наняться на грузовой пароход, который ходит в Роттердам. А мне сказал, что перед выходом в море он пошлет вам письмо.
Пенелопа вдруг утратила всю свою самоуверенность и побледнела, у нее потемнело в глазах, сердце бешено колотилось. Она прислонилась к стене, боясь упасть. Подавленная, разбитая, она едва передвигала ноги, бормоча сквозь зубы: «Трус! Сбежал… Его оскорбляют, а он молчит. Боится показаться мне на глаза. Сбежал, как подлец. Но я его так не оставлю. Я должна разыскать его… Я его найду хоть на краю земли…»
На следующий день Пенелопа на почтовом пароходе отправилась в Галац.
Тщетно она исходила порт вдоль и поперек. Ни одного румынского парохода не отправилось за это время в Роттердам. Через день она вернулась в Сулину.
На двери она увидела прилепленную розовую бумажку.
Уставшая, с больной головой после дороги, она сначала не поняла толком, что там написано. Когда же она сообразила, что это объявление о конфискации мебели и домашних вещей, она инстинктивно протянула руку, чтобы сорвать бумагу, но, как трусливый ребенок, тут же отдернула ее. Пенелопу охватил ужас, и сквозь слезы, застилавшие ей глаза, она представила себе вещи, с которыми должна была расстаться: монументальную кровать красного дерева с бархатным пологом апельсинового цвета, буфет орехового дерева, сияющий хрусталь, турецкие ковры, платья, пальто, белье и всю мебель, взятую в долг, чтобы принять как следует американца.
Что же делать? Откуда ей взять столько денег?
Стамати не было дома. Уже неделя, как
