Он шагнул ближе, подмигнул виновато:
– Мать это меня… Ругается. Чего ж, говорит, так человека отпустил, когда ветки гнутся. Тут, мол, не город, в магазине-то не купит.
– Да спасибо, право! Ну, одно я еще сгрызу, а тут целый килограмм…
– Вот это берите… Сорт хороший, «розмарин» – из «Сада-Гиганта» привез.
Пока Голубев облюбовал самое крупное яблоко, в руках у него оказалось три штуки и еще два оттянули карман куртки. Ежиков облегченно засмеялся и сам надкусил яблоко крепкими зубами.
– Вы попробуйте. Лето в этом году сухое, без химикатов обошлось. А то парша иной раз, так приходится…
Яблоки и в самом деле оказались вкусными и сочными. Голубев одобрительно кивнул, со смущением глядя через плечо хозяина.
– Тяжело, наверное, строиться-то было? – кивнул на свежеокрашенный фронтон и телевизионную антенну. Уходить так, сразу, было теперь неудобно.
– Дом-то старый! – сказал хозяин. – Подняли только да перекрыли. Печку тоже самое переложил. Фундамент вот до холодов надо подвести, и можно зимовать.
А новый-то, его не сразу вытянешь… Если чего и заведется лишнее на усадьбе, так продать у нас тут некому.
– Квартиру в совхозе не пробовали просить? – спросил Голубев.
Парень хитровато скосил глаза, подмигнул:
– Квартира – это дело такое… Хутор у нас глухой, очередь не скоро дойдет. А я к тому времени и жену заведу, и детей. Так что ждать мне… Сами понимаете. Акромя всего, я иной раз люблю голым прямо ходить по двору, из колодезя обливаться…
– Заработки у вас тут как? Можно жить?
– Огородницы, по правде сказать, обижаются, а механизаторам – ничего. Когда сотню, когда и полторы получишь. По работе.
– Вы же – разнорабочий, сказали?
– Точно так. Разнорабочий и есть, – усмехнулся Ежиков. – Вот пахота подойдет – на тракторе, уборка начинается – садись на комбайн, время чтобы не упустить. Зимой – либо слесарить, либо на самоходную шасси. Как это все назвать?
Голубев засмеялся, незаметно для себя надкусил и второе яблоко.
– Ну ладно, спасибо вам… Пора! – он тряхнул шершавую, тугую и тяжелую руку парня. – Да! Между прочим, скажите, у вас тут есть еще один Ежиков, бухгалтер? Однофамилец ваш?
– Бухгалтер – Ежиков? – насторожился тот и глаза как-то странно прищурил, будто соображая ответ к хитроумной задачке. Качнул, головой отрицательно. – Нет, в совхозе такого, сколь помню, не бывало…
– Точно?
– Само собой. Мы же тут все один другого знаем, хуторок-то невеликий, сами видите.
«Тогда как же понимать первый пункт обвинений из надеинского письма? – недоумевал Голубев, медленно идя к совхозной усадьбе. – Или тот сгоряча перепутал фамилии? А может, и вообще никакого шифера не было?..»
Как и предупреждал Василий Ежиков, управляющего в конторке не оказалось. Да и сама конторка была заперта – правда, не на замок, а по-деревенски: дверная накладка приткнута на пробое палочкой.
Голубев постоял на крыльце, огляделся.
Место для общественного двора когда-то выбрали удачно – высокое, окатистое, крепко задернованное ползучей травкой. Проезды и места стоянок загравированы, баки и цистерны с горючим в дальнем углу обвалованы землей и огорожены колючей проволокой, а около – красный пожарный щит с инвентарными крючьями, ведрами и лопатами. Вся усадьба окружена молодыми пирамидальными тополями, а мастерские и навесы для машин вытянулись чуть в стороне, за старыми, раскидистыми вербами. Там же, в самом углу, дымилось какое-то странное сооружение – два больших ящика на деревянных столбах.
– Чего надо, мил человек?
Из-за угла конторы вывернулся сморщенный, горбатый старичок в телогрейке и обвисших, застиранных спецовочных штанах, вправленных в белые шерстяные чулки домашней вязки. На ногах – брезентовые, разношенные полуботинки без шнурков. Вылинявшие, прозрачные глазки смотрели с острой подозрительностью.
– Управляющего надо либо старшего агронома.
– Понятно. Токо их как раз нету, на производстве обое, – сказал старичок и как-то контуженно дернул сморщенной губой, показав вставные, металлические зубы. – Нету их… К вечеру теперь.
– А вы – сторож?
– Вроде того…
– Я – из редакции. Мне бы их подождать где-то.
– Чего же не подождать. Это можно. Вон, под белолисткой скамейка курительная, там не жарко. А я как раз яблоки режу у сушилки… Вас как звать-то?
Голубев назвался.
– Ну, а я – Веденёв, Трофим Касьяныч, будем знакомы. – Он смотрел как-то боком, летучим и настороженным взглядом, и Голубев уловил в облике старичка нечто петушиное. У старика оба глаза были на месте, и тем не менее походил он на одноглазого, драчливого петуха, напряженно выбирающего момент, чтобы клюнуть сбоку.
Под белолисткой, в прохладной тени, лежало обхватное бревно, лишенное коры, которое заменяло скамейку, а в землю врыта жестяная бочка с водой. Там плавали окурки и палые листья.
– Вот тут и садитесь, – разрешил Трофим Касьяныч, сунув руку за борт ватника и доставая из глубины, из самой подмышки, расплющенную пачку «Прибоя».
Голубев со своей стороны предложил ему сигарету.
– Болгарские? Болгарские уважаем… – сказал старик с удовольствием, пряча папиросы на прежнее место. – Табачок-то они медом, что ли, сбрызгивают, болгаре? Пахучий у них табачок и вроде даже сладкий… Но у нас их тута не продают. Поскольку сами табак ростам…
Посмотрел неопределенно и в то же время вопрошающе на Голубева и добавил:
– С умыслом, думаю, не завозят. Лопайте, значит, свое… Что умеете делать, то и потребляйте на здоровье…
Но, с другой стороны, оно и правильно опять же: зачем издалека возить?
Он пососал сигаретку в задумчивости, вздохнул и снова глянул по-петушиному, сбоку:
– Чего ж приехали-то? Опять награждать управляющего орденом али, может, увольнять без промедления?
Голубев не смог сдержать усмешки, опустил голову и руки между коленей повесил, с интересом рассматривая носки собственных туфель на пыльной травке.
Тут в самый раз было спросить об истории колхоза, реорганизованного недавно в совхоз, о тех сдвигах, что произошли за последние годы, о предшественниках Белоконя. Но удаляться в прошлое, спрашивать, сколько и каких именно председателей перебывало в хуторе, Голубев не хотел. Слишком скучная и бесплодная обязанность – выслушивать эти не столь уже древние былины. Один из них, как водится, «сиднем сидел» три года и шесть месяцев, другой, конечно, «зело много медов и вина выпиваху», третий – рачительный попался, но с начальством районным не поладил, какую-то очередную кампанию недооценил, а за то был разжалован и списан в рядовые. Мало ли чего не приключалось на этой земле, важно другое – что на ней теперь-то делается.
Вот и дед понимает отлично всю сложность этой руководящей работы: «Награждать, мол, приехали человека или выгонять без промедления?»
– Ну, зачем так-то уж сразу… – сказал Голубев. – Просто заехал посмотреть, что у вас тут нового, как живете. Про управляющего, кстати, спросить только могу – хорош ли?
Старичок встрепенулся.
– О-о, управляющий – зуб! За прошлые года у него три выговора, потом еще один – с занесением, а под праздники два ордена надевает, с войны которые. В этом году еще один орден ему дали, так это уж за работу, и на этом пока остановка. Дальше пока неизвестно, что воспоследствует.
– Деловой мужик, значит?
– Дело-во-ой! Ни хрена ночей не спит. Отделение-то у нас большое, считай – целай совхоз! Тут тебе и табак, и гародная овощь, и кукуруза, успевай поворачивайся.
Животноводство само собой. А начальства теперь не сказать чтобы много было, все сам.
– Молодой?
– Совсем молодой! Лет пятьдесят всего. Мне – так в сыновья годится. Шибко шустрый!
Голубев с интересом глянул на разговорчивого старичка, который так охотно, с удивительной готовностью подтверждал сказанное и даже норовил угодить ему.
– А вот говорят еще, что он у вас будто самоуправный больно, критику зажимает, и всякие грешки у него по этой части… – попробовал он испытать деда.
– Самоуправный – это уж точно! – сразу же согласился Трофим Касьяныч и обиженно дернул контуженной губой. – Люди-то зря не скажут! Слова ему поперек не скажи! Хотя опять же больше его в хозяйстве никто и не смыслит, включая агронома. И критику зажимает – верно. Вот взять хотя бы меня. Я по штату – кто?
Сторож на воздушной сушке Табаков, вот я кто! А он меня без всякого заставил резать и сушить яблоки, цельный день сижу тута и топлю сырыми дровами две печки. Видите: дымятся?
– Сырыми? Так чего же сухих дров не подвозят вам?
Старик даже вскинулся весь:
– Так сухими-то их нельзя топить! Вы-то аль не соображаете вовсе? Сгорят ведь тогда яблоки, а их токо окуривать надо. Сырой осинкой либо тополем, больше ничем!
– Та-а-ак… Ясно. А ночью вы, значит, на табаке?
– Это зачем же? – удивился Трофим Касьяныч.
