большую или малую нужду, требуется выходить за городские стены. Только брахманы и кшатрии избавлены от такой необходимости, поскольку имеют возможность справлять нужду у себя дома. Однако нечистоты необходимо убирать. Этим занимаются люди, именуемые золотарями.
К числу таких людей принадлежит и Нидай. Волосы его уже тронула седина. Во всём городе он самый бедный и к тому же не может похвастаться чистотой тела и помыслов.
Однажды Нидай, собрав, как всегда, нечистоты в большой глиняный сосуд и взгромоздив его себе на спину, шёл по узкой улочке, вдоль которой теснились всевозможные лавки. А навстречу ему шёл монах с чашей для подаяний. Едва завидев монаха, Нидай тотчас же понял, что это необыкновенный человек. На первый взгляд монах мало чем отличался от всех остальных, однако божественный серебристый завиток у него между бровями и синие глаза свидетельствовали о том, что это не кто иной, как Шакья-нёрай из обители Гион.
Итак, это был Шакья-нёрай – Учитель, поведавший о трёх мирах и шести путях, Совершенномудрый, пребывающий на всех десяти направлениях, источник немеркнущего света, пастырь, наставляющий на путь истины мириады живых существ. Однако ничего этого Нидай не знал. Он знал лишь, что сам Прасенаджит, царь Кошалы, преклоняется перед этим монахом, как простой подданный перед государем. И ещё он знал, что, когда знаменитый богач Судатта покупал у принца Джетры сад для строительства обители Гион, вся земля была усыпана золотыми монетами. Неудивительно, что Нидай стыдился попасть на глаза Шакье-нёрай с сосудом, полным нечистот, и, стараясь избежать подобной неучтивости, поспешил свернуть на соседнюю улочку.
Но Шакья-нёрай успел заметить золотаря, понял, отчего тот свернул на другую улочку, и на лице его появилась улыбка. Впрочем, не только улыбка – ещё более глубокое, чем море, чувство сострадания к этому неразумному, пребывающему во мраке неведения существу вызвало на его синих глазах слёзы. И в великом милосердии своём Шакья-нёрай решил прибегнуть к магической силе, дабы сделать этого пожилого золотаря своим учеником.
Улочка, на которую свернул Нидай, была такой же узкой, как и предыдущая. Оглянувшись назад и убедившись, что Шакья-нёрай не преследует его, Нидай вздохнул с облегчением. Шакья-нёрай доводился сыном царю страны Магадха, да и его ученики в большинстве своём были людьми знатного происхождения. Погрязшему в грехе Нидаю следовало держаться от них как можно дальше. Но не успел он обрадоваться тому, что сумел ускользнуть от Шакьи-нёрай, как в ужасе увидел, что тот неспешным шагом, не спуская с лица величественной улыбки, идёт ему навстречу.
Не чувствуя тяжести сосуда, полного нечистот, Нидай юркнул в переулок. Он не мог понять, каким образом Шакья-нёрай снова оказался у него на пути. Возможно, он торопился в обитель Гион и, срезав путь, вышел на эту самую улочку. Как бы то ни было, Нидаю и на сей раз удалось избежать встречи с источником золотого сияния, а это было настоящим везением. Но стоило ему так подумать, как он снова увидел идущего навстречу Шакью-нёрай.
Нидай в третий раз свернул на боковую улочку, но вскоре перед ним снова возник Шакья-нёрай.
И в четвёртый раз, когда Нидай попытался скрыться на соседней улочке, впереди показалась его могучая царственная фигура.
И в пятый раз повторилось то же самое. Семь раз Нидай сворачивал в проулки, но неизменно видел идущего ему навстречу Шакью-нёрай. В последний раз улица, на которую он попал, оказалась тупиком. Увидев смятение золотаря, Шакья-нёрай остановился посреди улицы и поманил его к себе. Подняв руку с длинными тонкими перстами, ногтями, сияющими подобно красной меди, и ладонью, похожей на цветок лотоса, он сделал Нидаю знак, что тот не должен его бояться.
Вконец перепуганный, Нидай уронил на землю сосуд с нечистотами.
– Прошу вас, позвольте мне пройти, – в смятении взмолился Нидай, упав на колени прямо в нечистоты.
Шакья-нёрай величаво улыбнулся и как ни в чём не бывало заглянул ему в лицо:
– Нидай, почему бы тебе не стать монахом, как я?
При звуках этого громоподобного голоса Нидай совсем растерялся и, молитвенно сложив руки, сказал:
– Я грешный человек и недостоин находиться вместе с вашими учениками.
– Ты не прав. Моё учение не разделяет людей на высших и низших и подобно бушующему пламени, которое поглощает всех без различия: великих и ничтожных, добрых и злых… – И Шакья-нёрай прочёл ему проповедь на манер тех, что содержатся в сутрах.
Спустя полмесяца богач Судатта наведался в обитель Гион и встретил Нидая, одиноко бредущего по дорожке между банановыми пальмами и бамбуком. Став учеником Шакьи-нёрай, он мало изменился, разве только обрил голову. Увидев Судатту, Нидай отступил в сторону и сложил ладони в почтительном приветствии.
– Послушай, Нидай, – сказал богач. – Тебе повезло. Став учеником Шакьи-нёрай, ты навсегда вырвался из круговорота рождений и смертей и получил возможность пребывать в благословенном краю бессмертного Будды.
И Нидай почтительно ответил:
– В этом нет моей вины. Всё произошло по вине Учителя: сколько я ни пытался скрыться от него, он неизменно вставал у меня на пути.
Тем не менее, если верить слову сутр, Нидай всем сердцем внимал проповедям своего учителя и вскоре вкусил первый плод святости.
Письмо с курорта
…Вот уже месяц, как я живу в курортной гостинице на горячих источниках. Увы, ни один из этюдов, ради которых я сюда приехал, так до сих пор и не написан. Я принимаю ванны, читаю коданы, брожу по здешним узким улочкам – и так изо дня в день. Честно говоря, меня самого приводит в ужас собственная праздность. (Правда, за это время я всё же сумел написать десять с лишним строчек о том, что сакура отцвела, что на крышу села трясогузка, что я просадил в тире семь иен и пятьдесят сэнов, что видел деревенских гейш, а также пляски «ясукибуси» и соревнования пожарных, что ходил в горы собирать папоротник, и, наконец, о том, что потерял кошелёк. – Авт.)
А теперь позволь сообщить тебе одну правдивую историю, которая, пожалуй, не уступит рассказу иного искусного сочинителя. Разумеется, будучи дилетантом, я не претендую на лавры литератора. Я всего лишь хочу сказать, что, когда услышал эту историю, у меня возникло ощущение, будто я вычитал её в какой-нибудь книжке.
Так вот. В конце прошлого века в здешних краях жил плотник по имени Хагино Ханнодзё. При звуках этого имени в воображении невольно возникает образ мужчины с изящной внешностью и утончёнными манерами. На самом же деле это был детина богатырского сложения, под стать борцу Татияме: говорят, росту в нём было шесть сяку и пять сунов, а весил он не меньше тридцати семи каммэ. Так что ещё неизвестно, в чью пользу оказалось бы это сравнение. Во всяком случае, живущий со мной в одной гостинице
