будет никаких проб, Йосеф. Не обманывай себя.
— Да-да. Я знал. Чувствовал. Как только я дошел до цели, ты сняла маску.
— Да, сняла. Конец маскараду, Йосеф. Я даже боюсь посмотреть в зеркало, чтобы не увидеть там голову мертвеца, монстра. Такой отвратительной я себя чувствую.
— Ты? Отвратительной? — горько усмехнулся Йосеф. — Ты — отвратительной? — повторил он и поднялся. Даже протянул руки в каком-то странном воодушевлении, будто собираясь ее обнять.
— Не прикасайся ко мне! — истерично взвизгнула Эстерка. — Нет, нет!
— Что ты так кричишь? — опустил он руки. — Я только хотел сказать, что даже сейчас… когда ты оскорбляешь меня, когда издеваешься надо мной, ты прекрасна, просто волшебно красива. Если бы ты знала…
— Ах, — ответила Эстерка и скривилась, как от кислятины, — оставь это сейчас! Сиди, где сидишь!.. Не ту отвратительность я имела в виду, а совсем другую, внутреннюю. По сути я всегда была отвратительной. Я никогда тебя не любила. И все же…
— Никогда не любила? Никогда? Что ты говоришь? Ты, ты!..
— Ты же пообещал, что будешь сидеть спокойно. Будь мужчиной до конца. Да, я никогда по-настоящему не любила. Мне только нравилось, что кто-то в меня влюблен так долго, так отчаянно. Иногда — безо всякой надежды влюблен. В основе же это была своего рода месть.
— Месть? Почему месть?
— Месть за мою поломанную жизнь. Ты ведь знаешь, что со мной вытворял мой муж. А многого еще и не знаешь. Обо многих вещах даже жениху нельзя рассказать. Он поломал всю мою жизнь…
3
Столкнувшись с такой несправедливостью и с такой местью себе за чужие грехи, Йосеф уже не мог смолчать. Он забыл об обещании сидеть спокойно и снова вскочил, бледный как мел. Его челюсть дрожала:
— Ты снова вытаскиваешь эту падаль из могилы? Вместо свадебной фаты снова мне демонстрируешь прогнивший саван этого гуляки, этого…
— Замолчи! — заткнула себе уши Эстерка. — Я тебя не слушаю!
— Нет, я буду говорить, я буду кричать. И ты меня услышишь. Мало того, что этот мерзавец вырвал тебя из моих объятий, когда он был жив, купил тебя, как покупают…
— Что ты говоришь? — воскликнула Эстерка. — Я продалась? Я?!
— Я не говорю, что ты продалась. Такой порочной ты тогда еще не была. Другие тебя продали. Твой отец. Он был арендатором у польского помещика, вот и выучился. Собственную дочь сдал в аренду в обмен на родовитость, на карьеру, чтобы стать сватом самого реб Ноты Ноткина! Разве это мелочь?! Ого-го! И ему это удалось… Твой реб Нота тоже сыграл важную роль в моем несчастье.
— Йосеф, ты окончательно сошел с ума. Реб Нота был первым, кто велел мне поехать сюда и встретиться с тобой…
— Это он так раскаивался. После смерти своего сынка он раскаялся. За покойника каяться легко. Но ты мне больше не вытаскивай из могилы этого мертвеца в качестве охранника. Слышишь? Ведь у тебя есть средство и получше…
— Какое средство ты имеешь в виду?
— Позови сюда свое сокровище, Алтерку!
— Алтерку? — вздрогнула Эстерка. У нее даже глаза закатились от страха. — Что ты такое говоришь?!
— А почему бы и нет? — ответил Йосеф, и при этом его подбородок задрожал. Это было так издевательски ядовито, что Эстерке сразу же показалось, что Йосеф уже все знает, все, что произошло.
— Что ты говоришь?.. Это… — забормотала Эстерка заплетающимся языком. — Что ты хочешь этим сказать?
— Хочу сказать именно то, что ты думаешь… — удивленно посмотрел на нее Йосеф. — Что это ты сегодня пугаешься его больше, чем обычно?
— Я — больше, чем обычно?
— Что ты шепчешь? Ты ведь его всегда зазывала, чтобы он тебя защитил, чтобы я не слишком приближался и, не дай Бог, не прикоснулся к тебе. Так позови его сюда и сегодня. Ну!
— Нет-нет! — пискнула Эстерка, как большая кошка, которой наступили на хвост. — Йосеф! Нет!
Она даже забыла о своей деланой строгой холодности и схватила его за руки. Но Йосеф освободился от ее прикосновения, которого в глубине души жаждал, и, не спуская глаз с Эстерки, снова уселся на свое место.
— Ну а теперь, Эстерка, расскажи мне, что с тобой случилось. С тобой явно что-то случилось.
Это прозвучало как приказ верховного судьи, который привиделся Эстерке сегодня утром в полусне, судьи, который пришел издалека с печатью в руке и теперь сидел здесь и ждал ответа. Говоря по правде, это было страшно.
Она так и осталась сидеть с полуоткрытым ртом и с закатившимися глазами. Еще минута, и натянутая струна лопнула бы. Может быть, дело дошло бы до ужасающей исповеди, какая случается раз в сто лет; какие бывали только в древних театральных постановках, с полубогами и оракулами… Но Йосеф не справился с собой и сам превратил в ничто намечавшееся «повеление оракула». Жгучая ревность вдруг пронзила его, и он, не выдержав повисшего в воздухе молчания, яростно рванул свое накрахмаленное жабо и швырнул его к ногам Эстерки.
— А я еще вырядился ради тебя, ради такой… вот!
Теперь Эстерка взяла себя в руки и увидала, что ее неподдельный ужас перед божественным судией напрасен. Это был всего лишь Йосеф, хорошо знакомый ей Йосеф Шик. Такой же человек, как и она сама. Он о чем-то догадывался, но он был слеп, как и все остальные в доме. Он блуждал в темноте.
— Будь хорошим!.. — сказала она уже спокойнее, просто чтобы сказать хоть что-нибудь. — Будь настоящим кавалером. Ты всегда был им и оставайся, пожалуйста, до конца.
— Но я не хочу! — все еще кипятился Йосеф. — Я больше не хочу и… больше не могу.
— Когда человек влюблен, как ты… как ты думаешь, — добавила Эстерка с печальной улыбкой, — он может и это тоже. Может.
— До каких пор и сколько еще? Как долго?.. — засыпал он ее однообразными вопросами.
— А сколько длится настоящая любовь? Вечно, бесконечно.
— Нет! — решил он после минутного колебания. — Я всегда был слишком кавалером. Слишком. Не таким, как все мужчины в моем положении и с такими же правами, как мои права на тебя. Поэтому!.. Только поэтому на меня и обрушилось такое несчастье!
4
Иосеф опустил глаза и покачивал головой в такт своим словам. Теперь Эстерка набралась мужества, чтобы посмотреть прямо в бледное лицо и на склоненную лысину старого холостяка. Она лихорадочно искала возможность побыстрее закончить этот мучительный для обоих разговор, который должен был стать ее последним разговором с человеком, которого она годами водила за нос. И ей пришло в голову, что самое лучше для нее будет «сознаться». Не полностью, Боже упаси! Даже перед смертью
