позором, она должна была сейчас упасть на пол, рвать волосы на голове, выть, как собака, по своей поломанной жизни. Но даже на это у нее больше не оставалось сил. Настолько она вдруг почувствовала себя опустошенной. Так смертельно она устала ото всех и вся…
От ушей Эстерки не ускользнуло, что, прежде чем выбежать из дома, хлопнув дверью, Йосеф задержался ненадолго в темном коридорчике, чтобы заскочить в спаленку Кройндл. Наверное, заглянул попросить, чтобы она пришла утешить его… Но и это уже не волновало Эстерку. Ее меньше, чем когда-либо, беспокоило сейчас, что Йосеф неверен, а Кройндл ее обманывала. Какое значение имела эта маленькая грязь, возникшая вокруг ее дома, по сравнению с той великой скверной, которая сидела в ней самой?..
Только теперь она осознала, что сделанное сегодня в полдень исправить еще невозможнее, чем то ужасное, что произошло ночью. Вместо того чтобы заметать всякий след совершенной ошибки, замалчивать ее, закапывать ее, как в могилу, она наделала шума. Велела Кройндл уезжать домой. Своего жениха, своего последнего защитника, прогнала. Она сожгла за собой все мосты. Теперь у нее уже не было иного выхода, кроме как покончить с собой. Сжечь саму себя. Пока она не сошла с ума, пока еще способна владеть собой и не впасть в яростный спазматический приступ, и не выдать с криками боли ужасную тайну, сжигающую ее изнутри…
— А, а!.. — хрипло застонала она от острой боли в сердце. Словно раскаленное железо, Эстерку пронзило осознание того, что ее жизнь окончена, что больше она не сможет ходить среди людей с такой гнусной тайной; что она приговорена к смерти без права на апелляцию. Может быть, у нее еще есть шанс вымолить у палача отложить казнь на день-другой. Но зачем ее откладывать? Чего ради мучиться лишние дни и ночи? Лучше сразу же, на месте.
Но сила жизни в ней все же кричала: «Нет!» Она кричала из всех ее жил: «Нет, отложить! На день — хорошо. На два — еще лучше…» В скупом свете жалкой надежды прожить еще немного Эстерка увидела, что где-то подобное уже происходило. Что она такая не первая. Это она знала наверняка. Но где? Где это произошло?..
Ее измученная память словно барахталась в черной смоле. И вдруг она вспомнила: Боже! Древняя трагедия… Йосеф как-то принес ее ей почитать и потом обсуждал с Эстеркой впечатление от прочитанного. Но как она называлась? Эстерка забыла это. Забыла. Ее голова больше не работала…
Ее охватило горячечное желание перечитать трагедию еще раз. Это было бы как глоток воды для больного лихорадкой. Прочитать черным по белому, что другая женщина была так же несчастна, как она… В кабинете реб Ноты Ноткина эта книжка обязательно должна найтись… Где-то на полке.
Охваченная яростным желанием увидеть свое несчастье, как в зеркале, в чужой душе, Эстерка открыла дверь залы, рванула тяжелые портьеры, выбежала в полутемный коридорчик и… схватилась за сердце. В потемках она натолкнулась на Кройндл, как тогда, в Петербурге, когда та бежала от Менди… Только роли теперь поменялись. Теперь бежала Эстерка. К счастью, в коридорчике было так темно, что Кройндл не видела ее искаженного лица.
— Где свекор? — спросила вполголоса Эстерка, чтобы хоть что-нибудь сказать и замаскировать свою поспешность.
— Реб Нота? Он еще не вернулся со «двора».
Кройндл сказала это покорным голосом, опустив голову. Такое ее поведение усилило смущение Эстерки. Она увидала, что Кройндл взволнована не меньше нее. Хм… знает кошка, чье мясо съела!
Эстерка хотела пробежать мимо, но Кройндл напомнила ей:
— Эстерка, вы сегодня еще ничего не ели. Вам надо бы перекусить.
— Пе-ре-ку-сить?.. — переспросила Эстерка так прочувствованно, с таким удивлением, словно Кройндл сказала ей: «Эстерка, вы сегодня еще не забирались на крышу!»
Не ответив, Эстерка спешно повернулась и заскочила в кабинет реб Ноты.
2
Как неопытная воровка со слишком заметной добычей под фартуком, Эстерка забилась между больших книжных шкафов, чтобы подождать, пока ее учащенно бившееся сердце немного успокоится. В одном из шкафов у нее была своя полка. Здесь были тесно расставлены учебники, оставшиеся у нее с девических лет, и все книги для чтения, которые Йосеф Шик покупал для нее или приносил из своей домашней библиотеки и никогда не просил назад. Это был своего рода безмолвный договор между женихом и невестой, каковыми они были еще совсем недавно: слить воедино духовное достояние обоих еще до того, как рядом окажутся их домашние шлепанцы и постельное белье. Они ведь все равно скоро станут мужем и женой…
Это «все равно» даже, пожалуй, затянулось слишком долго. Но теперь это было уже не важно. Особое удовольствие Йосефу доставляло смешивать «мое и твое» на этой широкой, выкрашенной зеленой краской полке.
Жадными пальцами Эстерка начала перебирать книги. Со страхом и любопытством она выхватила из плотного ряда искомый том, словно трепещущее сердце из стальных тисков, стряхнула с него пыль. Вот он, кожаный корешок со стершимся золотом имени: Эдип… Царь Эдип! Как она могла забыть?! Как недоброе пророчество, он уже четыре-пять лет назад вошел в ее жизнь. Злой отблеск этого античного пожара перебросился из «тогда» в «сегодня». Йосеф принес ей эту книгу почитать и разъяснял сложные места с немного циничной усмешкой старого холостяка…
Пальцы Эстерки сильно дрожали, когда она перелистывала длинное предисловие немецкого переводчика. Первая гравюра, картина «Оракул в Кадмосе», черным четырехугольником всплыла перед ее глазами. И она лихорадочно перескакивала со страницы на страницу, выхватывая из строк то, что подходило к ее собственной горькой судьбе…
Оракул предостерег греческого царя из Кадмоса, что его новорожденный сын убьет родного отца и женится на своей матери. У нее, Эстерки, тоже был оракул. Это Йосеф; тот, кого она только что выгнала из дому. Он тоже предостерегал, что она слишком много играет и доиграется… И вот: пророчество оракула осуществилось. Она доигралась. Своего отца ее единственный сын не убил. Боже упаси! Этого не было. Но его место он все-таки занял, как и тот сынок, которого старый греческий царь велел повесить за ноги…
После того как Эдип победил Сфинкса, или, как пояснил немецкий переводчик, «кровного врага Кадмоса», народ повел юного героя в город с большими почестями, сделал его царем и мужем вдовой царицы… Вот и ее единственному сыну «народ» тоже вчера оказал почести, увенчал его филактериями. Как удивительно похоже произошедшее с ним на то, что записано в этих, словно молотом выкованных строках. Все остальное совпало уже само собой. Тот же фатум, против которого нет никаких
