сознаться в подобном было бы слишком страшно. Только наполовину… Ему надо было указать на боковую дверь. Заставить его уйти через нее так, чтобы никто ничего не знал. Дальнейший путь он уж сам как-нибудь найдет.
— Может быть, в этом ты прав, — сказала она ему подозрительно тихо и с двусмысленной усмешкой. — Если бы ты был другим мужчиной, но с твоими правами на меня, как ты говоришь, то и со мной не произошло бы мое несчастье…
— Твое несчастье?.. — сразу насторожился он, пробудившись от смакования жалости к себе и своего рыцарского благородства.
— Да, мое несчастье, к сожалению… — Эстерка мелко закивала, словно подражая Йосефу.
— Так бы сразу мне и сказала! — В нем тут же с новой силой пробудились подозрения. — Ты не выдержала! Говори! Не выдержала?
— Нет… Не выдержала, — с деланой скромностью и смущением кивнула она.
— Ты кому-то отдалась? Когда? Когда это случилось?
— Вчера.
— Вчера? Кто? Так бы мне сразу и сказала!
— Не кричи так! Услышат. Я встретила того, кто меня преследовал… Ты ведь знаешь! На Петербургском тракте, несколько лет назад…
— Его, вот как? Его ты встретила? Встретила и отдалась?..
— Он так похож на моего покойного мужа. Привычка… Привычка сильнее всего.
— Знаю, знаю. Это только мне ты рассказывала бабушкины сказки. И реб Ноте тоже рассказывала, что твой муженек тебя мучил, что ты его терпеть не могла. Это была ложь! Все вы такие. Чем больше вас мучают, тем больше вы любите. Ты никогда не переставала тосковать по нему…
— Ты все знаешь, — посмотрела на него с печальной улыбкой Эстерка. — Я вижу, что ты все знаешь. Таковы мы, женщины. Это действительно одна из причин…
— Из каких причин? А то, что тот тип тебя взял! Как авантюрист взял, как всякий авантюрист. Но где? Где это произошло?
— Какая разница? — скроила она печальную шельмовскую гримаску. — Главное, что это произошло. И я сразу же убедилась, что не свободна и никогда не была свободна для тебя. Из-за меня ты вел такую печальную жизнь, постоянно тоскующий и изголодавшийся…
— Изголодавшийся? — мстительный огонек зажегся в глазах Йосефа. Нечистая улыбка появилась на его бледных губах. — Как? — переспросил он. — Изголодавшийся? Изго… ха-ха-ха!
— Что ты так хохочешь? — забеспокоилась она. — Ты нездоров?
— Только не бойся! — ядовито успокоил он ее. — Я в своем уме. Я смеюсь. Ну и что? Я смеюсь над тем, что ты так беспокоишься обо мне. Чуть поздновато. Ха-ха. Изголодавшийся!.. Я уже позаботился о себе.
— Ну, тогда все хорошо.
— Я часто думал, что нельзя быть такой сильной, какой была ты, не получая при этом тайного удовлетворения. Это ведь и есть оружие всех чрезмерных скромниц. Скажи, скажи! Он уже много раз помогал тебе быть скромной? Этот, который так похож на твоего законного муженька, чтоб ему жестко лежалось в могиле…
— Ты дурак. Убирайся!
— Уйду. Сейчас уйду. А дураком я был только до какого-то времени…
— Что?
— Ты действительно думаешь, что я воздерживался и постился? Или, может быть, полагаешь, что я буду продолжать поститься и оплакивать твою оскверненную скромность?
— Я? Боже упаси. Будь свободен. Совсем свободен.
— Спасибо. Ты совсем не такая уж плохая! Но только знай, что я перестал поститься, я уже давно перестал поститься, я не ждал твоего позволения.
— Пусть тебе будет на здоровье, Йосеф! С Кройндл… Я знаю.
— Она тебе рассказала? Она?
— Что тебе взбрело в голову?! О таких вещах не рассказывают. У меня есть глаза. Я догадалась.
— Я тоже теперь догадываюсь…
— О чем? — побледнела Эстерка.
— Что ты такая же мерзавка, каким был твой муж и каким станет твой сынок…
С деланым спокойствием Эстерка поднялась и встала за диванчиком, как за броней. В глубине души она испытывала горькое удовлетворение от того, что так хорошо сыграла эту трудную роль. Ее глаза были неподвижны и холодны.
— Немедленно убирайся из моего дома! Теперь я знаю, что никогда тебя не любила, никогда.
Он только посмотрел на нее с глубоким немым презрением и, не попрощавшись, даже не поклонившись, повернулся и вышел.
В полутемном коридорчике, между спаленкой Кройндл и покрытой зеленым кафелем печью, он услышал резкий шорох широкого шелкового платья. Как будто большая вспугнутая птица пролетела. Наверное, кто-то стоял здесь, под дверью, и подслушивал. Вчера или позавчера такое открытие вызвало бы у него сильнейшее раздражение, но не сегодня. Он, кстати, сразу понял, кто это был.
Йосеф шагнул в сторону и оказался в маленькой спаленке. Почти вслепую он протянул руки и схватил убежавшую от двери Кройндл. Ощущение прикосновения к теплому шелку, прикрывавшему ее крепкую грудь, бальзамом разлилось по его рукам и наполнило сердце. С гневной страстностью Йосеф прошептал в ее покорное ухо, в ее уступчивые, мягкие, пышные волосы:
— Приходи сегодня ко мне! Слышишь? Как только стемнеет, приходи! Я буду ждать тебя.
Глава двадцать третья
Царь Эдип
1
Одиночество, глубокое и черное, как погреб в сгоревшем доме, охватило Эстерку, когда Йосеф ушел от нее. В том, как он хлопнул дверью, чувствовалось презрение. Только теперь она ощутила, до какой степени подавлена и надломлена, сколько духовных и физических усилий потребовалось, чтобы отказать от дома Кройндл и расстаться с женихом…
Когда-то, вскоре после ее свадьбы с Менди, рассказывали, что прима итальянской оперы незадолго до своего первого выступления в Петербурге узнала, что ее единственное дитя погибло. Спазмы сжали горло несчастной матери. Но как только она начала рыдать за кулисами, директор театра принялся умолять ее крепиться. Ради Бога, ради небес — крепиться! Она должна сжалиться над оркестром, который уже настраивает инструменты, над всей труппой своих земляков-итальянцев. Лучшая петербургская публика уже собралась. Весь двор. Сама императрица Екатерина уже сидит в своей ложе…
И великая певица действительно «крепилась». Она исполнила главную партию «с большим темпераментом». Она великолепно пела. Ей бурно аплодировали.
Примадонна была явно «тронута». Сделала глубокий реверанс в сторону императорской ложи. Показала восторженной публике свои белоснежные зубки, прижимая к сердцу подаренные ей цветы. Все было так, как должно было быть… Но едва занавес опустился в последний раз, она оказалась в совсем иной роли. В своей настоящей материнской роли… С дикими рыданиями певица начала срывать с себя театральный костюм и биться головой о стену…
Примерно так же она, Эстерка, чувствовала себя сейчас, после столь оскорбительного хлопка входной двери. Она тоже сегодня довольно красиво пела и играла с того самого момента, как поднялась с постели. Она «пела» для Кройндл; она играла перед Йосефом. Чтобы снять напряжение, вызванное тяжелой болью и
