приготовленный. На этом крюке всегда висело копченое мясо и засоленные говяжьи языки. Теперь, случайно, он как раз был свободен. Вчера на праздновании бар мицвы все мясо съели. Полностью освободили черный крюк. Будто знали, что он понадобится хозяйке… Так что же она еще топчется на этом свете? Чего еще ищет в этом большом скучном доме? Что ей надо здесь, среди раскормленных служанок, в ежедневной сытой суете со всеми этим зваными и незваными гостями, с наглыми мясниками, с лживой Кройндл и нечестивым единственным сыном?
Ее выгоревшее сердце вдруг наполнилось надеждой на скорое, очень скорое избавление. Вырванный шнурок она быстро-быстро намотала в клубок вокруг ладони, запихнула в полуоткрытый корсаж и прикрыла платком. «Ничего, я еще в здравом уме, — приободрившись, подумала она. — Теперь — книга, книга!»
Она схватила «Царя Эдипа» со стола, быстро засунула обратно на полку и выровняла все корешки стоявших на ней книг. Хорошо, что она этого не забыла!.. Ни следа не должно остаться от того, что она пережила здесь наедине с собой за эти страшные полчаса, никакого намека на тайну, которую она уносит с собой в погреб.
Свернутый шелковый шнурок шевельнулся на ее теплой груди, распрямив свои скользкие кольца, как змея… Это движение пронзило Эстерку ужасом. Какое-то мгновение она еще продолжала стоять в растерянности, прислушиваясь. Ей показалось, что шнурок живой… Но после краткого колебания она направилась к двери. Как можно быстрее — вниз, в подвал. Скорее освободиться ото всех излишних прикосновений и страхов этого мира. Но… само собой, никто не должен был сейчас увидеть, как она пробирается туда.
Медленно-медленно она повернула медную ручку, осторожно, будто живую. Чуть приоткрыла дверь, осторожно выглянула в щель между портьерами. Она только взглянула и тут же со сдавленным вскриком захлопнула дверь и изо всех сил потянула ручку на себя.
За портьерами стоял тот, кого она меньше всего хотела бы встретить на своем последнем пути, — Алтерка.
Глава двадцать четвертая
Отложенное исполнение приговора
1
Эстерка удерживала дверную ручку обеими руками, а сердце ее едва не лопалось от напряжения и страха. Но тот, кто тянул дверь снаружи, был сильнее. Его не по годам крепкие руки были решительнее.
В отчаянии, которое удвоило ее силы, Эстерка, может быть, еще и справилась бы. Но тот, кто находился по ту сторону двери, вдруг сменил силу на мягкое слово:
— Мамочка, почему ты прячешься? Почему не впускаешь меня?
Эти слова словно молотком ударили по ее голове и пальцам. Она отпустила дверную ручку, пошатываясь, отступила назад и обрушила свое полное тело, как в могилу, в кресло реб Ноты. Свое позеленевшее лицо она закрыла обеими руками. Она была растеряна, совершенно растеряна… А тот, кого она меньше всего хотела сейчас видеть, ворвался в кабинет, как разбойник. Так, по крайней мере, ей показалось.
Ей хотелось закричать от страха. Однако веселое и удивленное выражение лица сына, которое она разглядела сквозь пальцы, немного успокоило Эстерку. То есть он сам даже не знал, что на самом деле произошло?..
Теперь она вытягивала из своей искалеченной души последние остатки показного равнодушия, которое осталось в ней после шести лет игр в жениха и невесту с Йосефом… Она выхватила это равнодушие, как изогнутую саблю из разорванных ножен, и устремила на своего единственного сына якобы удивленный взгляд. Даже притворилась, что вот-вот улыбнется:
— Ах, смотри-ка! Это, оказывается, ты?..
Точно с такой же фальшивой веселостью сын напевно ответил:
— Да, мама. А кого ты ожидала увидеть? Нищего?
Она пристально молча посмотрела на него, ища в его масленых глазках признаки растерянности, печали мальчишки, только что потерявшего невинность… И не нашла. Напротив, какая-то самоуверенность маленького победителя чувствовалась в нем. Нахальство молодого петушка, который впервые грубовато прокукарекал…
Оказалось, что Алтерка сразу же распознал особую пронзительность этого взгляда, особую горечь на ее лице, которое всегда смотрело на него с такой любовью. Потому что его самоуверенный голосок сразу же изменился, а светловолосая голова чуть опустилась.
— Мамочка, — сказал он и сделал к ней маленький шажок, — я ведь повсюду тебя ищу. Кройндл сказала, что ты здесь, у дедушки.
Эстерка стала нервно потирать холеные руки, разглядывая подстриженные ногти, и почти гневно буркнула:
— Что ты от меня хочешь? Я занята.
— Мамочка… — неуверенно погладил он ее по спине и сразу же отдернул руку, будто обжегся. Обжегся о выражение отвращения и страха, появившееся на ее лице. — Мамочка, — снова начал он, на этот раз держа руки опущенными по швам, как маленький солдат, — почему ты говоришь как-то так?
— Как я говорю?
— Как чужая.
— Как чужая… — пробормотала Эстерка, покачивая головой в такт собственным мыслям. — Дай Бог, чтобы я была тебе чужая…
— Что ты сказала? — удивился сын.
— Ничего… Ты встал так поздно и выглядишь невыспавшимся.
— М-м… я спал допоздна. Я вчера устал. В доме была такая суматоха, такой шум.
— Ты спал, да? Только спал?
— Н-нет… — заикаясь, ответил Алтерка. — Не всю ночь.
— Что?
— Я поздно уснул. М-мне приснился странный сон.
— Странный? Какой же?
— Что я женился.
— Смотри-ка… Тебе это только приснилось? Отвечай!..
— Я чувствовал ее так близко. М-мою невесту… Как живую. Она была намного старше меня…
— Смотри-ка… Намного старше… А я? Что делала я, твоя мама?
— Ты меня благословила.
— Что? Благословила?
— Протянула руки и благословила.
— Я тебя благословила? Отвечай! Я тебя благословила?..
2
И тут, когда она сердито переспрашивала его, произошла странная вещь. Алтерке показалось, что его мать сошла с ума. Со сдавленным вскриком она вскочила, вся дрожа, схватила его за плечи так, что он даже почувствовал ее ногти, и принялась его трясти:
— Как я тебя благословила? Несчастье ты мое! Несчастье ты мое!
— Мама! — испугался Алтерка и попытался вырваться. Но она держала его, как большая кошка держит мышь. Даже зубы оскалила:
— Ты, ты, несчастье мое!
— Мама, — начал умолять он, — отпусти меня! Отпусти!
Его хныкающая мольба и по-настоящему напуганные глаза подействовали. Так же неожиданно, как вскипел, гнев Эстерки остыл и улетучился. К ней вернулась обычная доброжелательность. Она по-матерински прижала своего единственного сына к себе. Провела рукой по его голове и спине. И сразу же оттолкнула его от себя с отвращением:
— Иди, иди, иди!
Сама же снова бросилась в кресло, спрятав лицо в дрожащие ладони.
От этих резких перемен настроения: гнев, нежность и отвращение — Алтерка совсем потерял голову. Он потер лоб и чуть слышно проговорил:
— Теперь я знаю… да.
Эстерка даже голову не повернула. Ей ничуть не стало любопытно.
— Теперь
