уже собирает свой сундук. Оставь ее сейчас одну. И меня тоже оставь.
— Да-да. Я знаю… Скажи ей, мамочка, чтобы она не сердилась! Я ей все отдам…
— Хорошо, хорошо. Я скажу.
— Дедушкин подарок я ей тоже отдам. «Указатель», который дедушка мне вчера подарил…
— Хорошо.
— Позволь мне за это поцеловать тебя, мамочка! Только один раз.
— Нет-нет. Хватит!
— Только руку, мамочка, руку…
— На!.. Хватит! Иди! Теперь — иди.
Алтерка, недовольный, убрался из кабинета: пихнул боком дверь и вышел. Он не привык к подобной скупости. Мама всегда просила, чтобы он ее погладил, поцеловал ее в шею, под ушком и в мягкий изгиб локтя — туда, где теплее и щекотнее. А сегодня… Наверное, Кройндл наговорила про него каких-то гадостей. Такого он от нее не ожидал. То, что она раньше жаловалась на него маме, он еще мог понять. Тогда она гнала его, ругала, даже била. Но вчера в темноте она ведь была с ним так добра, так мила. Она сама не отпускала его от себя. Странные они, эти женщины!..
Подождав, пока шаги сына затихнут в глубине большого дома, Эстерка вздохнула и накинула на себя свой цветастый домашний платок, сделала спокойное лицо и тихо вышла из кабинета. Посмотрела направо, налево. В длинном коридоре никого не было. Скамейки, на которых сидели ожидавшие приема посетители реб Ноты, пустовали. Все знали, что реб Нота Ноткин сегодня у помещика. Только из дальней кухни доносились удары тесака. Раздался визг старшей кухарки:
— Ханеле, смотри! Горшок с тартуфлями перекипает!
Своей плавной походкой, нарочно покачивая красивыми бедрами, Эстерка двинулась по длинному коридору, ступая по узкому полосатому половику. Пусть домашние думают, что она ими довольна. И что шерстяной платок она накинула, потому что хочет подышать свежим воздухом. Каждый раз, ненадолго выходя из дома, она накидывала этот легкий цветастый платок. О шелковом шнурке, лежавшем у нее за корсажем, и об освободившемся в погребе крюке никто, кроме нее, не должен был знать.
Так она пробралась до самой двери между кухней и прихожей. Откормленная старшая кухарка с тройным подбородком увидала ее при свете огня, горевшего в печи, и певуче произнесла, раскрасневшаяся и наполовину ослепленная:
— Доброе утро, хозяюшка!
А за ней молодые служанки одна за другой расквохтались, как цыплята:
— Доброе утро! Доброе утро, Эстерка!
Милостиво улыбаясь, Эстерка величественно, как царица, кивнула им своей высокой прической, скрытой цветастым платком, и, покачивая бедрами, выплыла в полутемную прихожую. Здесь напускная бодрость сразу же оставила ее. Эстерку окружил туман. Она знала только, что вон в том скупо освещенном углу начинается лестница, ведущая в погреб. Слава Всевышнему, что крышка погреба была открыта! Она была даже привязана к перилам, ограждавшим погреб. Самой Эстерке пришлось бы приложить большие усилия, чтобы поднять ее. Ей нельзя было так напрягаться. Она должна была сберечь все свои силы для последнего усилия… Ну, чего она еще ждет?
Вдруг с улицы донеслось бормотание. Близко, совсем близко. Любопытно… Что бы это могло быть?.. Раздался топот тяжелых сапог. Может быть, не сюда?… Нет, сюда. Именно сюда.
Эстерка застыла в оцепенении. Входная дверь резко распахнулась. Хацкл-оденься, запыхавшийся, сопящий, шагнул внутрь в своих широких, подшитых кожей валенках. Какое-то мгновение он моргал медвежьими глазками с тяжелыми бровями, глядя на высокую женскую фигуру, стоявшую посреди прихожей, пока не разглядел, кто это.
— Х-хозяйка, это вы? — забормотал он, заикаясь. — Куда это вы собрались? Не выходите сейчас! Не надо!
— Не надо?.. — повторила Эстерка, не понимая, что он имеет в виду. Голова у нее кружилась.
Но одно она поняла — скорее чувствами, чем разумом, — что то, что она решила сделать минуту назад, сейчас сделано быть не может. Приведение приговора в исполнение необходимо отложить. Смертного приговора себе самой. И это было минутным облегчением. Хотела она этого или нет, но облегчением…
Глава двадцать пятая
Императрица умерла
1
Нижайшая благодарность человека, который был опасно болен и выздоровел, своему врачу, — вот что Эстер ощутила по отношению к старому сторожу, к Хацклу-оденься, над которым все в доме смеялись, которого все дразнили зарезанным петухом… Даже его нечесаная борода и медвежьи глазки под нависающими бровями теперь нравились ей. Он остановил ее в нужную минуту, не позволил повторить поступок Иокасты и заставил отложить на потом, на неопределенный срок приведение в исполнение вынесенного ею себе смертного приговора. В такую минуту душевного надлома она даже подумать не могла, что его привела сюда совсем другая забота; что не беспокойство о ее жизни, висевшей на волоске, заставило его так поспешно ворваться в прихожую.
Но Хацкл даже не оставил ей времени перевести дыхание после такого неожиданного облегчения. Он поспешно захлопнул за собой дверь, закрыл ее на засов и еще поспешнее спросил:
— Реб Ноты еще нет? — И, не дожидаясь, пока Эстерка откроет рот, сам себе ответил: — Да как он может уже быть дома? Разве можно сейчас проехать?
Теперь до сознания Эстерки наконец дошло, что речь не о ней, что что-то произошло снаружи.
— Что-то случилось? — спросила она слабым голосом, пытаясь разглядеть лицо Хацкла в полутьме прихожей.
— Случилось, спрашиваете вы? — пробурчал Хацкл в свою сивую нечесаную бороду, забыв даже, перед кем стоит. — Простите, хозяйка, но… ведь императрица умерла!
— А? Императрица?.. — снова слабым певучим голосом переспросила Эстерка, скорее не от настоящего интереса, а просто чтобы как-то отреагировать. — Кто это тебе сказал?
— А кто должен говорить? — ответил Хацкл, вращая своими медвежьими глазками, очень недовольный тем, что его петербургская хозяйка так мало поражена этой важной новостью. — Весь город об этом шумит. Из «Пейтербарга» прибыла эстафета. Она умерла внезапно. А кто станет императором, неизвестно. Кошмар что творится. Хасиды уже бьют миснагедов. И… и…
— А они-то вдруг чего? — перебила его Эстерка. — Я хочу сказать, какое это имеет отношение к ним?
— Наверное, уж имеет, хозяйка!.. Теперь, говорят они, эти пожиратели некошерного, подпоясанные кушаками, теперь-то уж мы с вами рассчитаемся! Эти два мелких хасида, которых реб Нота хотел помирить с их тестями, не стали дожидаться. Они сами пришли с целой ватагой из «секты» и напали на Старую синагогу во время молитвы: верните нам наших жен, такие-сякие! Подавайте нам сюда этих доносчиков из Вильны, а мы уж с ними сами разберемся!.. Реб Авигдору из Пинска они всыпали по первое число. Поймали его в вестибюле синагоги — такое осквернение святого места! Реб Авигдор угрожает, что донесет на них. Но пойди донеси, если городничий со своими стражниками сам спрятался! На рынке
