— Фу, что это, Бога ради?! — воскликнула графиня, глянув на это убожество с омерзением, однако, заметив, что миссис Харрис с интересом смотрит на милуокское диво, поспешно добавила: — Не правда ли, какая прелесть? Но я прямо не знаю, куда ее поставить. Квартира просто забита!.. Миссис Харрис, а может быть, вы ее возьмете?
— А что ж, — ответила та, — отчего бы и не забрать! «Сувенир из Милуоки» — может быть, я и туда съезжу, когда буду в Америке.
— Главное, уберите это отсюда… то есть я хочу сказать, я рада, что вам это нравится. Да, и заодно выкиньте весь прочий мусор, — сказала графиня, показывая на кучу мятых газет, сохранивших для человечества шедевр американской культуры. Распорядившись таким образом, она вышла из комнаты, размышляя про себя о том, что это вдруг случилось нынче с уборщицами, что они только и делают, что разъезжают по заграницам.
Оставшись наедине с кружкой, миссис Харрис предалась любимому занятию — подняв с пола старые, скомканные газеты, она расправила их и углубилась в чтение. Она и в рыбной лавке с наслаждением читала позапрошлогодние номера «Миррор», лежащие на прилавке в качестве оберточной бумаги.
Сейчас в ее руки попало нечто под названием «Милуокский часовой». Миссис Харрис прочла большую статью под набранным через всю страницу заголовком «Учитель Совращает Несовершеннолетнюю Школьницу На Сеновале», а потом пролистала прочие страницы сего замечательного печатного органа, пока не дошла до рубрики «Общество». Тут помещались фотографии невест, женихов, молодоженов и все такое прочее. Миссис Харрис всегда обожала все, связанное с браком, в особенности со свадебными церемониями, и поэтому уделила объявлениям и сообщениям этой рубрики особое внимание. И вдруг она увидела нечто, отчего ее маленькие глазки чуть не выскочили из орбит, и она воскликнула:
— Боже правый — это он! Я так и знала, что мне должно повезти!
То, что нашла миссис Харрис, было фотографией довольно красивой пары молодоженов с подписью «Брак Брауна и Трейси». Ниже следовала заметка:
Шебойган, Висконсин, 23 января: в Первой методистской церкви на Мэйпл-Стрит состоялось бракосочетание между мисс Джорджиной Трейси, дочерью мистера и миссис Фрэнк Трейси (1327 Хайленд-авеню) и мистером Джорджем Брауном, единственным сыном мистера и миссис Генри Браун (892 Делавер-роуд, Мэдисон, Висконсин). Это был первый брак для невесты и второй для жениха. Невеста, одна из лучших выпускниц Истлейкской школы, известна своей активной общественной деятельностью в школе; 34-летний жених, в настоящее время — инженер-электронщик, ранее служил в ВВС США в Великобритании. Супруги намерены поселиться в Кеноше, Висконсин.
Не выпуская из худых пальцев драгоценную газету, миссис Харрис исполнила маленький восторженный танец. Кружась по гостиной герцогини, она восклицала:
— Это он! Это он! Я нашла отца малыша Генри!.. — потому что у нее и тени сомнения не было в том, что упомянутый в статье мистер Джордж Браун и есть ее Джордж Браун. Все сходилось: он был красив; он был похож на малыша Генри (поскольку у мистера Брауна тоже были два глаза, два уха и нос); возраст подходил; он был явно не беден и выглядел настоящим джентльменом — как миссис Харрис себе и представляла; наконец, он женился на милой девушке, которая, безусловно, станет хорошей матерью для Генри. Газета называла ее «известной», к тому же у нее было хорошее открытое лицо и добрые глаза. А окончательным подтверждением было имя отца Джорджа — Генри; ясно ведь, что маленького Генри назвали в честь деда!
Миссис Харрис окончила свой танец, снова посмотрела на фотографию и пообещала:
— Джордж Браун, я верну тебе сына! — и именно в этот миг она подумала о том, чтобы отобрать Генри у Гассетов и немедля отвезти его к отцу. Да, точного адреса нет — но стоит добраться до города Кеноша в штате Висконсин, и найти супругов Браун не составит труда. Уж если это не было знамением свыше, то миссис Харрис ничего не понимала в знамениях. А как-никак всю свою жизнь она только и делала что угадывала, более или менее точно, что ей хочет сообщить провидение и недурно разбиралась в этом деле.
Маленькому Генри Брауну было восемь лет. Если быть точным, восемь — если считать только возраст хрупкого, худого тела; если же считать по горькому опыту, по числу колотушек и познанию жизненных невзгод, то и все восемьдесят. За свою недолгую жизнь он успел научиться многому из того, что должен уметь угнетенный, желающий выжить: лгать, хитрить, воровать (еду), прятаться… Брошенный в джунгли лондонских переулков, он мог рассчитывать лишь на себя, и быстро приобрел острый ум, сообразительность и хитрость, необходимые, чтобы уцелеть в окружении хищников.
В то же самое время он умудрился сохранить присущее детям очарование и внутреннюю чистоту. Он никогда не выдавал приятелей и не нападал на них, никогда не делал гадостей тем, кто был к нему добр. Среди этих последних были две соседки-вдовы — миссис Ада Харрис и миссис Вайолет Баттерфильд. На кухне миссис Баттерфильд он и сидел сейчас, посвящаемый в детали заговора.
Одним из безусловных достоинств Генри была его молчаливость. Жизнь научила его, что во всех почти случаях лучше держать язык за зубами. Зато глаза его говорили лучше слов — большие темные и грустные глаза, наполненные знанием, которого не должно быть у мальчика его лет. Эти глаза, между прочим, верно служили владельцу и не пропускали ничего из происходящего вокруг.
Поскольку Генри был худым и несколько ниже, чем должен бы быть в восемь лет, его голова казалась слишком большой, почти как у взрослого. Под шапкой спутанных темных волос было очень бледное, хотя и довольно грязное лицо. И все-таки детство не было в нем убито — невзгоды не сделали его ни подлым, ни мстительным.
Что бы мальчик ни предпринимал для того, чтобы облегчить свою жизнь — он делал это лишь по необходимости. Говорил он редко, но когда говорил, то обычно попадал в точку.
Сейчас миссис Харрис разворачивала перед ним план — может быть, самый хитроумный план из всех, когда-либо придуманных для того, чтобы спасти маленького мальчика от тирании и обеспечить ему хорошее трехразовое питание. Генри слушал и молча — рот его был забит сдобной булочкой — кивал. В его глазах светилось преклонение перед миссис Харрис, обстоятельно излагавшей, что, где и когда он должен делать в разных обстоятельствах.
Да, Генри и правда любил иногда ласку миссис Баттерфильд, которая порой утешала его; но все-таки он редко позволял себе всякие нежности. Зато миссис Харрис он обожал — они с ней были родственными душами. Оба уважали друг друга за независимый дух, стойкость, готовность лицом к лицу встретить невзгоды и выстоять — и за авантюризм. Миссис Харрис никогда не квохтала над мальчиком — она обращалась с ним как с равным. Да они и были в некотором смысле равными, поскольку оба знали, что жизнь — это бесконечная борьба за существование, постоянный труд, упорство — а рассчитывать в этом мире можно только на себя. Никто и никогда не слышал, чтобы малыш Генри жаловался. Что бы с ним не случалось — такова была жизнь, и он принимал ее стоически. Миссис Харрис тоже не была склонна плакаться кому-нибудь в жилетку. Она овдовела в тридцать лет, в одиночку вырастила, воспитала и выдала замуж дочь — и никогда не теряла собственного достоинства, хотя и провела почти всю жизнь на коленях со щеткой в руках, или согнувшись над раковиной с грязной посудой, или с ведром и шваброй. Она никогда не считала себя героем — но обладала (как и Генри) незаметным на первый взгляд внутренним мужеством. Она была сообразительна, и это не раз ее выручало. Там, где ей приходилось долго объяснять что-нибудь миссис Баттерфильд, маленький Генри понимал сразу же и согласно кивал, когда миссис Харрис не успевала еще дойти и до половины объяснения.
Наконец, миссис Харрис закончила объяснения, изложив свой план в мельчайших деталях. Но тут миссис Баттерфильд, которая слушала ее с ужасом, словно опасную сумасшедшую, прижала к лицу фартук и душераздирающе застонала.
— Что с тобой, милочка? — воскликнула миссис Харрис. — Ты что, заболела?
— Заболела!!! — возопила ее подруга. — Тут заболеешь! Да это ж уголовщина, что ты тут придумала! Нас посадят! Ничего не выйдет.
Маленький Генри запихал в рот последний кусок булки, запил чаем, вытер рукой сахарную пудру с губ и, подняв свои огромные глаза на миссис Баттерфильд, спросил просто и спокойно:
— Да почему ж, черт возьми, не выйдет?
Миссис Харрис захохотала, откинув голову.
— Да, Генри, — воскликнула она, отсмеявшись, — вот это я называю наш человек!
Как все гениальные идеи и планы, порожденные Гением, побуждаемым Необходимостью, план миссис Харрис по доставке Генри зайцем на борт «Виль де Пари» в Саутгемптонском порту был прост — и хаос, обычный для процедуры посадки на судно (как объяснила миссис Шрайбер, предупреждая о возможных трудностях путешествия), был как нельзя более кстати для заговорщиков.
