Мешало ли мне что-нибудь обещать ему свое содействие?
Ничто мне не мешало. Моя другая забота, помимо Луциллы, забота о милом папаше, с некоторого времени, к счастью, облегчилась. Письма от сестер из Франции приносили мне самые утешительные известия. Мой вечно юный родитель понял, наконец, что он уже не в расцвете молодости, и уступил людям помоложе себя — с патетическими выражениями сожаления — и женщин, и дуэли. Терзаемый прежними страстями, милый старик искал убежища от шпаг, пистолетов и женщин в коллекционировании бабочек и в игре на гитаре. Я имела полную возможность посвятить себя Луцилле и искренне обрадовалась предложению Гроссе Наедине с ней, далеко от приходского дома (где сохранялась постоянная опасность того, что до Луциллы дойдут слухи о том, чего ей не следовало знать), я сумела бы уберечь ее от беды и сохранить для Оскара. От всей души дала я Гроссе свое согласие. Когда мы расстались в саду, он отправился на половину ректора, чтоб сообщить ему о своем решении, а я вернулась к Луцилле, чтоб объяснить как-нибудь отсутствие Оскара и приготовить ее к скорому отъезду из Димчорча.
— Уехал, не простясь со мною! Уехал, даже не написав мне!
Такова была первая реакция на мои слова после того, как я рассказала ей, со всевозможными предосторожностями, об отсутствии Оскара. Я выбрала, кажется, самый краткий и самый простой выход из затруднения, исказив истину. Я сказала ей, что Нюджент попал в беду за границей и что Оскар должен был уехать, не теряя ни минуты, чтобы помочь ему. Тщетно напоминала я ей об известной нелюбви Оскара ко всевозможным расставаниям, тщетно уверяла я ее, что поспешность не дала ему возможности прийти проститься с ней. Луцилла слушала и не верила. Чем усерднее я старалась оправдать его, тем настойчивее она утверждала, что невнимание к ней Оскара необъяснимо. Что же касается нашей поездки в Рамсгет, не было никакой возможности заинтересовать ее этим.
— Оставил он, по крайней мере, какой-нибудь адрес, чтоб я могла писать ему? — спросила она.
Я отвечала, что он не был настолько уверен в направлении, какое примет дело, чтоб оставить адрес.
— Вы не можете себе представить, как это неприятно, — продолжала она. — Мне кажется, что Оскар боится привести ко мне своего несчастного брата. Синее лицо, правда, поразило меня, когда я увидела его в первый раз, но это уже прошло. Нюджент уже не внушает мне того безрассудного страха, который я к нему чувствовала, когда была слепа. Теперь, когда я знаю, каков он, я могу жалеть его. Я хотела сказать это Оскару, я хотела предупредить именно то, что случилось, то есть что Оскару не потребуется уезжать, чтобы видеться с братом. Вы все очень жестоки со мною, я имею основание жаловаться.
Как ни печальны были ее слова, я нашла в них утешение. Испорченный цвет лица Оскара не будет непреодолимым препятствием для восстановления его прежних отношений с Луциллой, чего я до сих пор опасалась. Я очень нуждалась в каком бы то ни было утешении. Открытой вражды ко мне со стороны Луциллы не было, но я почувствовала холодность, которая была хуже вражды.
На следующее утро я завтракала в постели и встала только в полдень, перед самым отъездом Гроссе.
Он был очень доволен своей пациенткой. Вчерашнее упражнение не только не повредило, но принесло пользу ее глазам. Для закрепления успеха операции нужен был только целебный воздух Рамсгета. Мистер Финч высказал возражения, связанные с вопросом о расходах, но для дочери, которая жила самостоятельно и имела собственное состояние, такие возражения ничего не значили. На следующий день или не позже чем через день мы должны были отправиться в Рамсгет. Я обещала написать нашему доброму доктору, лишь только мы туда приедем, а он дал слово навестить нас, лишь только получит мое письмо.
— Пусть она упражняет свои глаза по два часа в день, — сказал Гроссе, прощаясь. — Она может делать, что ей угодно, только не совать нос в книги и не брать в руки перо, пока я не приеду к вам в Рамсгет. Как приятно следить за ее зрячими глазами! Когда я встречусь с мистером Себрайтом, уж посмеюсь я над этим почтенным франтом.
Я почувствовала некоторое смущение, когда осталась одна с Луциллой.
К моему изумлению, она не только встретила меня извинением за свое вчерашнее поведение, но казалась совершенно покорившейся временной разлуке с Оскаром. Луцилла сама заметила, что он не мог выбрать лучшего времени для своей поездки, как эта унизительная для нее пора, когда она учится отличать круглое от квадратного. Она сама заговорила о нашей поездке в Рамсгет как об отрадной перемене, которая поможет ей примириться с отсутствием Оскара, Словом, она держала себя так, как если бы получила письмо от Оскара с самыми успокоительными известиями о нем, ее слова и манеры не могли бы представить более резкого контраста, чем теперь, с ее вчерашними словами и манерами. Если б я не заметила в ней ничего, кроме этой отрадной перемены к лучшему, мой отчет об этом дне был бы отчетом о неомраченном счастье.
Но, к сожалению, приходится прибавить нечто неприятное для меня. Пока она извинялась передо мной и говорила то, что я сейчас повторила, я заметила в ней странное замешательство, какого до сих пор еще никогда не замечала. И, что удивило меня еще больше, когда Зилла вошла в комнату, я заметила, что замешательство Луциллы отражается и на лице ее няньки.
Одно только заключение могла я сделать из того, что видела; обе они скрывали что-то от меня, и обе более или менее этого стыдились.
Где-то на этих страницах, не очень кажется давно, я заметила, что от природы я женщина не подозрительная. Вследствие этого, когда повод для подозрения мне дают так явно, я способна впасть в противоположную крайность. В настоящем случае я тем сильнее заподозрила в неискренности Луциллу, что до сих пор была слишком доверчива к ней. «Так или иначе, — сказала я себе, — но в этом виноват Нюджент Дюбур».
Не имеет ли он с ней тайных отношений под именем Оскара?
Одна мысль об этом так смутила меня, что я, не думая долго, дала понять, что замечаю в ней перемену.
— Луцилла, — сказала я, — разве что-нибудь случилось?
— Что вы хотите сказать? — спросила она холодно.
— Я как будто замечаю какую-то перемену, — начала я.
— Я вас не понимаю, — ответила она, отходя от меня. Я не сказала ничего больше. Если бы наши отношения были не так близки и не так откровенны, я высказала бы ей прямо, что у меня было на душе. Но могла ли я сказать Луцилле: вы обманываете меня? Это положило бы конец нашей дружбе. Когда между людьми, любящими друг друга, пропадает доверие, их отношения совершенно меняются. Деликатные люди поймут, почему я не сказала ничего после того, как Луцилла осадила меня.
Я отправилась одна в деревню и расспросила о Нюдженте, стараясь не возбудить подозрений, трактирщика Гутриджа и броундоунского слугу. Если бы Нюджент вернулся тайно в Димчорч, один из них в нашем небольшом селении увидел бы его почти наверняка. Ни один из них не видел его.
Я заключила из этого, что Нюджент не пытался объясниться с ней лично. Не попытался ли он (хитрее и безопаснее) завести с ней отношения письменные?
Я вернулась в приходский дом. Наступил час, который мы с. Луциллой назначили для развития ее зрения. Сняв повязку, я обратила внимание на обстоятельство, подтвердившее мои подозрения. Ее глаза упорно избегали встречи с моими. Скрыв, насколько хватило сил, свое горе, я повторила ей указания Гроссе, запрещавшие ей читать и писать, пока он не осмотрит ее опять.
— Это совершенно лишнее с его стороны, — сказала она.
— Разве вы уже пробовали?
— Я заглянула в книжку с картинками, — отвечала она, — но не разобрала ничего. Строчки сливались и перепутывались перед моими глазами.
— Не пробовали ли вы и писать? — спросила я.
(Мне было совестно ставить ей такую ловушку, хотя настоятельная необходимость узнать, не переписывается ли она с Нюджентом, вполне оправдывала меня.) — Нет, — отвечала она, — писать я не пробовала.
Говоря это, Луцилла покраснела.
Нужно сознаться, что, задавая вопрос, я была слишком взволнованна, чтобы сообразить то, что я легко сообразила бы, будучи более спокойной. Она могла вести переписку тайно от меня и без помощи зрения. Зилла читала ей ее письма, когда не было меня, а сама она могла писать, как я уже говорила, небольшие записки. Кроме того, выучившись читать и писать с помощью осязания (по выпуклым буквам), она еще не умела, если даже глаза ее поправились настолько, чтобы различать мелкие предметы, пользоваться ими для переписки.
Эти соображения пришли мне в голову позже и несколько изменили мои подозрения. В ту минуту я объяснила себе перемену в ее лице тем, что Луцилла понимает, что я расспрашиваю ее не без причины. Что же касается остального, мои подозрения остались непоколебимыми. Как ни старалась, я не могла отделаться от мысли, что Нюджент надувает меня, что ему удалось, так или иначе, не только объясниться с Луциллой, но и убедить ее держать это в тайне от меня.
