что получила письмо в субботу? — поспешил Деак на помощь девушке. Анита утвердительно кивнула. — Конечно, в субботу, — вспомнил и сам Деак. — Ведь на другой день салашисты захватили власть в стране… В самом деле странно! — проговорил он.
В уголках рта у Тарноки заиграла улыбка. Но нет, это не было желанием иронизировать, это было плохо скрытое огорчение и разочарование.
— Но еще более странно, — сказал он, — что четырнадцатого октября Коложвар освободили советские войска. Значит, для того чтобы письмо попало к вам, кто-то должен был переправить его через линию фронта. А это за один день едва ли сделаешь.
Деак некоторое время с удивлением смотрел на письмо, затем перевел взгляд на девушку. Теперь-то ему было ясно, почему Орех вел себя так странно на встрече. Выходит, отец Аниты находится совсем не в Коложваре?
— Тогда где твой отец?
Анита молчала, потупив голову. Деак повторил вопрос более настойчиво.
— Габор, — сказала она и подняла взгляд на него. В глазах ее стояли слезы. — Может быть, он совсем не в Коложваре. Может быть… Ты знаешь, он ведь был участником Сопротивления. А ты следователь по политическим делам. Может быть, он боится тебя и потому что-то скрывает…
— Это понятно. Но почему ты-то «темнишь»? Где твой отец?
— Господи, ну почему ты не веришь мне?
— О чем вы говорили прошлой ночью с Мольке? — тихо проговорил Тарноки. — Чего он от вас хотел?
— Мольке? — спросила девушка, побледнев.
— Да, майор Мольке.
— Чего он хотел? В каком смысле? И откуда вы взяли, что какой-то майор Мольке был у меня?
— Я наблюдал за вашим парадным. Он пришел к вам в десять минут двенадцатого. В двадцать минут первого уехал.
Деак уронил письмо на стол. Боль обиды пронизала его насквозь и лишила сил. Он не хотел верить своим ушам. Но нужно верить: что это правда, он прочел на лице Аниты.
— Тебе еще нужно учиться, Анита, — сказал он с горечью, — учиться лгать. Нет навыка. Спрашивать надо было так: Мольке? Какой еще Мольке?
Им овладел накатившийся гнев. Он готов был схватить девушку за плечи и тряхнуть ее как следует. Он едва сдерживался.
— Когда арестовали твоего отца? — твердо спросил Деак. Теперь он догадывался, что дело обстоит именно так.
— В тот самый день, который я назвала, сказав тебе, что он уехал в Трансильванию.
— А когда завербовали тебя?
— На следующий день.
Деак отвернулся. Засунув руки в карманы, отошел к окну. Вот так история! Его невеста — агент гестапо! Что же теперь ему остается делать? Сейчас только не потерять голову. Речь идет о гораздо большем — об их боевой группе. И о Дербиро. Он снова повернулся к Аните.
— Шимонфи знает о том, что тебя завербовали?
— Он сам возил меня к Мольке.
— Что их интересует?
Лицо Аниты передернула болезненная гримаса.
— Все-все, — прошептала она. — В особенности ты. Они сказали, что ты русский агент. И я должна это у тебя вызнать…
— О чем вы уже проговорились Мольке? — спросил теперь уже Тарноки.
— Если бы я проговорилась, или просто рассказала ему все, что мне известно, отца давно бы уже выпустили на свободу. Да, меня заставили стать их агентом. Но и по сей день я не рассказала им ничего.
— Но почему ты не рассказала ни о чем Габору? Сразу же!
— Почему? Боже мой, почему?! — Анита разрыдалась. — Если бы вы видели, как они пытали отца. Если бы вы посидели и посмотрели в глаза этому Мольке! Почему не сообщила? Да потому, что я люблю своего отца. И люблю Габора тоже и не хочу потерять ни того, ни другого. Теперь вы все знаете…
Деаку стало жалко Аниту. Она права: расскажи она и десятую долю того, что ей известно о Габоре, он уже давно не жил бы. Все ясно, немцы заподозрили его. Он подошел к Аните и примирительно сказал:
— Анита, а этих твоих Шаашей тоже придумал Мольке?
— Нет, о Шаашах Мольке ничего не знает. Это поручение моего отца. — Она встала и шагнула навстречу Габору. — Габор, наверное, ты презираешь меня, и я вполне заслужила это. Но я очень прошу тебя: помоги Шаашам. Я ведь обещала отцу…
Деак взял девушку за руку, ободряюще пожал ее, а затем перевел взгляд на Тарноки. Тот покачал головой. Однако Деак сделал вид, что не заметил его знака.
— Когда и где ты встречаешься с Шаашами?
— Вечером в шесть, в ресторане «Семь князей».
— Хорошо. Я приду туда. Но если ты меня обманешь, значит, я того заслуживаю.
— А Мольке? Что сказать ему? — спросила она немного погодя.
— Теперь тебе придется разыгрывать роль гитлеровского шпика до конца, — сказал Деак. — Мы потом договоримся, что ты должна делать.
Когда Тарноки и Деак вышли на улицу, Тарноки принялся его журить.
— Ну что ж, собираешься помогать этим Шаашам?
— Конечно.
— Я запрещаю тебе это.
Деак остановился.
— Как это ты мне «запрещаешь»?
Они стояли на углу улицы Старой почты. Еще только вечерело. На улице было довольно оживленно. По узким тротуарам спешили, толкая друг друга, пешеходы. Тут спокойно не поговоришь.
— Иди вперед и не устраивай сцен.
Деак поднял воротник плаща: по спине у него вдруг пробежал холодок. Они направились в сторону набережной Дуная. Нет, Тарноки не верит Аните. А ведь это означает, что его обяжут порвать с ней…
Они остановились у чугунных перил набережной. Деак закурил, предложил сигарету и Тарноки, но тот отказался.
— Ореха убили сегодня ночью, — сказал он. — Группу поручили возглавить мне.
У Деака словно онемели руки. Ему вдруг стало трудно даже поднести сигарету ко рту.
— Не может быть!
— На рассвете! Нилашистский патруль. Открыли огонь — и все. Но наше задание остается: нужно выручать из тюрьмы Дербиро.
Такая рань, нет еще десяти, думал Деак, а уже сколько всего случилось. Он сам под подозрением. Мольке и его команда затягивают петлю все туже. Аниту поставили перед неразрешимой дилеммой. Ореха убили… Что же дальше?
Дербиро пытают в подвале виллы, и задача Деака теперь поскорее освободить советского разведчика… Но как? Сейчас, когда он сам в смертельной опасности и страх ходит за ним по пятам! Вот и Шимонфи предал его. Даже не предупредил, что Мольке ведет за ним слежку. А знал ведь!
— Вам известно, кто предал Дербиро?
— Агент гестапо по кличке Лоза. Говорят, коммунист, член партии. Надо бы его разыскать и заставить навек замолчать.
— А какие-нибудь сведения о нем, кроме клички, вам известны?
— Знаем, что немецкий агент с сорок второго года.
Деаку хотелось спать. Бил озноб. Сколько уж лет подряд ему
