больше самого большого талеса, весь в голубых полосах от теней деревьев, раскинулся вокруг него по всему лесу снег. Тяжелее и пушистее самых длинных кистей видения висели на низких кустах сосульки. И посреди такой белой торжественности — еврей в дорогой шубе и в валенках до колен, с закрытыми глазами и с одним коротким черным тупым рогом на лбу — головной филактерией. Это соединение тихой молитвы восемнадцати благословений с величественным снежным окружением, видимо, как-то странно повлияло на иноверцев. Они стянули со своих кудлатых голов шапки и перекрестились.
— По-своему молится… — перешептывались они между собой. — Дай Бог здоровья!
Реб Нота чуть повернул голову и заметил краем глаза, что иноверцы стоят без шапок в такой холод из уважения к нему. Он указал им пальцем на свою собственную шапку, мол, у евреев молятся с покрытой головой, поэтому их преувеличенный жест уважения излишен.
Тогда кавалеристы снова надели свои ватные магерки и замолчали. Даже лошади опустили свои заплетенные гривы, принимая на себя ярмо еврейского Бога, и не двигались.
Реб Нота Ноткин едва-едва раскачивался в своей тихой молитве восемнадцати благословений. Только произнося благословение «мы благодарны», он мягко склонился, как полагается по закону, но не рассчитал своего движения: ударил головной филактерией по красной коре высокого дерева. Комок снега сорвался с высокой зеленой кроны и осыпался за шиворот молившемуся еврею горстью мелкого холодного серебра. Но реб Нота Ноткин даже не вздрогнул, а только медленно выпрямился и продолжил молитву. Это снова произвело сильное впечатление на иноверцев.
— Это тебе не абы кто! — снова начали шушукаться они по поводу его необычного поведения. — Другой бы стал отряхиваться, как гусак, выйдя из воды. А этот стоит крепко, уважает Бога…
Вдруг в дальней морозной тишине что-то загудело, потом еще раз, и звук трубы стал нарастать, приближаться, и сразу же после этого стал отчетливо слышен стук подков. Замороженный тракт звенел, как стекло. Кавалеристы забеспокоились и бросились навстречу всаднику. Однако реб Нота не шевельнулся, а только прошептал с закрытыми глазами:
— И все живущие вечно будут восхвалять Тебя…
— Барин, а барин! — услышал он совсем рядом с собой плачущий голос старого кучера. — Эстафета от енерала Зорича!..
Реб Нота нетерпеливо двинул своими покрытыми шубой плечами и продолжил молиться.
Теперь уже кучер наорал на всадника, а заодно и на прилежных стражей, бросившихся ему навстречу:
— Цыц, цыц, морды! Что вы его тащите сюда? Погодите! Вы ведь видите!..
Верховой сдержал свою пританцовывавшую лошадь и стал ждать. Реб Нота спокойно отстоял молитву восемнадцати благословений. Сказав «олейну», [16] он сплюнул, не спеша снял талес и филактерии, положил их в карету, дверь которой была открыта, и только потом подозвал к себе гонца:
— Эй, парень, что скажешь хорошего?
«Парень» подбежал без шапки и поклонился до заснеженной земли:
— Пан Зорич ждет тебя! Просит, чтобы ты был его гостем. Он приказал мне скакать навстречу и сопровождать тебя до самого Шклова…
Реб Нота немного помолчал. «Хм… хм… — думал он. — Видать, пана совсем приперло. Дела у него, конечно, идут плохо! Иначе он не был бы так нетерпелив. Но въезжать в Шклов в сопровождении слуги Зорича не подобает. Евреи решат, что помещик меня перехватил. Он хочет не допустить, чтобы я сперва выслушал от них про их обиды…»
Реб Нота дружелюбно улыбнулся гонцу:
— Поезжай назад, парень! Поблагодари от моего имени Семена Гавриловича. И скажи, что я очень устал после дальней дороги. Но завтра, с Божьей помощью, нанесу ему первый визит…
Гонец мял в руках свою шапку. Он боялся:
— А если он, Боже сохрани, разгневается?
— Скажи ему, что я сам, Ноткин, велел так сказать. Мне он ничего не сделает.
Все еще колеблясь, гонец вскочил на коня. Рев его трубы разнесся над заснеженной гулкой дорогой и стал затихать вдали, уносясь все дальше и дальше по длинному коридору из сосен.
2
Реб Нота хорошо знал бывшего любимца Екатерины. Он подозревал, что Зорич затевает новые авантюры, и не ошибся… На шкловском рынке, между аптекой Йосефа Шика и недостроенным зданием новой церкви, с утра царила суматоха. Одетые в шубы извозчики с кнутами под мышкой и кучки ремесленников из товарищества портных и из сапожного цеха собрались там, чтобы встретить реб Ноту, когда тот приедет из Петербурга. Он не мог не проехать через это место в своей большой карете, потому что здесь, рядом с недостроенной церковью, сходились все пути: и Екатерининский тракт, и дорога, которая покато вела к замершему Днепру. Здесь собрались все цеха — и чтобы оказать почет старому и знаменитому земляку, и чтобы капельку пожаловаться ему прямо на месте… Все были взволнованы, потому что два дня назад помещик прискакал на рынок со всеми своими гайдуками. Все они были вооружены казацкими нагайками. Зорич собственной персоной принялся командовать. Он был пьян и едва держался в седле. Наверное, от большой радости он нарядился в шитый золотом красный генеральский мундир и в парадную треуголку, украшенную страусиным пером и красными султанами. Это должно было произвести глубокое впечатление на самых непокорных шкловских евреев, чтобы они вспомнили, кто он такой и какую роль когда-то играл в Петербурге… Хриплым голосом помещик громко велел согнать всех ремесленников и рыночных носильщиков и, не сходя с седла, произнес перед ними короткую и пылкую речь.
Зорич заявил, что, поскольку в начале весны хочет закончить строительство православного храма и каменной жидовской синагоги, он приказывает держать наготове все подковы, всех ломовых лошадей и все крепкие плечи. Помимо этого, он велел доставить ему весь готовый кирпич с кирпичных заводов, все запасы извести из известковых печей, песок и камни с берегов Днепра и кучи песка, который копали «под горой». Короче, все строительные материалы, необходимые ему для украшения Шклова — как православного, так и еврейского. Потому что поляки все еще думают, что Шклов принадлежит им. Католические священники не допускают, чтобы в Шклове построили пристойную православную церковь. Тут были до сих пор деревянные сараи, а не православные церкви. То же самое — с еврейскими синагогами. Поэтому он надеется, что все помогут ему в этом. И пусть ее величество императрица Екатерина увидит, как преданны ей евреи и как они ей благодарны…
От его праздничного наряда и от таких торжественных речей все ремесленники и носильщики сначала восторженно замерли. Но понемногу пришли в себя и начали переминаться с ноги на ногу. В головах их завертелись мысли. По толпе прокатился шепот. Потом старейшина цеха извозчиков с бараньей шапкой в руках и
