Ханс Фаллада - Маленький человек, что же дальше?

— Пойдем в дом? — наконец тихо спрашивает она. — Мне холодно.

Он не отвечает.

Овечка понимает: что-то случилось. Не то чтобы ее мальчуган выпил, или, быть может, он действительно выпил, но дело не только в том, что он выпил. Случилось что-то другое, что-то худшее.

Вот он стоит перед ней, ее муж, ее милый молодой муж, он прячется во тьме, как раненый зверь, он боится выйти на свет. Теперь они его доконали.

Она говорит

— Яхман приезжал только за своими чемоданами. Он больше не вернется.

Пиннеберг не отвечает.

И снова они некоторое время стоят молча. По шоссе, внизу напротив, идет машина: гудение мотора возникает издалека, приближается, нарастает и снова, удаляется, пока не затихает совсем. Она думает: «Что ему сказать? Ну хоть бы слово проронил!»

Она говорит

— Сегодня я штопала у Кремеров, знаешь? Он не отвечает.

— Вернее сказать, не штопала, а шила. У нее был отрез, я раскроила его и шью ей домашнее платье. Она очень довольна, сказала, что уступит мне по дешевке свою старую швейную машину и порекомендует меня всем своим знакомым. За платье я получу восемь, а то и десять марок.

Она ждет. Она ждет долго. Она осторожно говорит

— Быть может, мы будем прилично зарабатывать. Быть может, нам удастся выбраться из нужды.

Он делает слабое движение и снова застывает в неподвижности и молчит.

Овечка ждет, сердце наливается тяжестью, холодеет. Больше она ничего не может придумать. Все напрасно. Стоит ли бороться? Во имя чего? Уж пусть бы шел с другими красть дрова.

В последний раз она поднимает голову, она видит множество звезд; небо тихое и торжественное, но страшно чужое, большое и далекое. Она говорит:

— Сегодня вечером Малыш все время звал тебя. Все лепетал: «Пап-пап!» — а потом вдруг сказал: «Папа». Ганнес молчит.

— Милый! — зовет она. — Милый, что с тобой? Ну скажи хоть слово своей Овечке. Неужели и я для тебя больше не существую? Неужели мы теперь совсем одиноки?

Увы! Все напрасно. Он не подходит ближе, он молчит, он как будто все отдаляется и отдаляется от нее.

От земли поднимается холод, он охватывает Овечку со всех сторон, и вот уже нет ничего, только холод! Позади — теплый, красноватый свет в окне, там спит Малыш. Ах, даже дети уходят от нас, они наши так недолго. Шесть лет? Десять? Всегда и всюду одно одиночество.

Она идет к дому на красноватый свет — так надо, что ей еще остается?

— Овечка! — раздается позади далекий голос. Она идет к дому — теперь уже ничем не поможешь, — она идет к дому.

— Овечка!

Она идет к дому. Вот терраса, вот дверь, еще шаг — и она нажмет ручку… Вдруг кто-то удерживает ее, Ганнес удерживает ее, он рыдает, он бессвязно бормочет:

— Ах, Овечка, Овечка, что они со мной сделали… Полицейский столкнул меня с тротуара… погнал меня… Как я теперь посмотрю в глаза людям?

И вдруг холод отступил, бесконечно ласковая, зеленая волна подхватывает ее и его вместе с нею, подымает их, звезды сверкают совсем близко; она шепчет:

— Но ведь мне-то ты можешь смотреть в глаза! Всегда! Всегда! Ведь ты со мной, мы-то ведь вместе…

Волна вздымается выше и выше, они на ночном берегу между Лензаном и Виком, тогда звезды были так же близко… Старое счастье, старая любовь… Все выше и выше от запятнанной земли к звездам. И они вместе входят в дом, где спит Малыш.

Кстати (фр.).

Я сам с этим — как он называется? (англ.).