После ленча мы вернулись в гостиную, и вскоре Эдвард Дрифилд подошел ко мне. Я разговаривал с викарием, а поскольку беседовать было не о чем, хвалил прелестный вид из окна. Теперь я повернулся к хозяину.
— Я как раз говорю, до чего живописны домики вдали.
— Это отсюда. — Дрифилд кинул взгляд на их ломаный строй, и губы скривила ироническая усмешка. — Я в одном из них родился. Странно, правда?
Но тут подошла деловитая и проницательная миссис Дрифилд. Голос у нее был оживлен и мелодичен.
— О, Эдвард, я уверена, герцогине хотелось бы посмотреть твой кабинет, а ей через несколько минут уезжать.
— Уж извините, но мне надо успеть в Теркенбери на три восемнадцать.
Мы устремились в кабинет Дрифилда. Это была большая комната с эркером в другом конце дома, с тем же видом, что и из столовой. Именно в такой комнате должна устроить мужа-литератора преданная жена. Тут царил скрупулезный порядок, а большие вазы с цветами указывали на прикосновение женской руки.
— За этим столом он написал все свои последние произведения, — сказала миссис Дрифилд, закрывая книгу, лежавшую развернутой, вверх обложкой. — Вот фронтиспис третьего тома подарочного издания. А стол старинный.
Мы повосхищались письменным столом, а леди Годмарш, думая, что никто не заметит, провела рукой по обратной стороне крышки, проверяя, всамделишная ли она. Миссис Дрифилд сияла.
— Хотите посмотреть какую-нибудь рукопись?
— С превеликим удовольствием, — сказала герцогиня, — а то мне надо уж бежать.
Миссис Дрифилд сняла с полки переплетенную в голубой сафьян рукопись, и пока остальные почтительно эту рукопись разглядывали, я присмотрелся, что за книги заполняли полки в комнате. Как всякий писатель, прежде всего проверил, нет ли моих, но ни одной не заметил. Зато нашел полный комплект Олроя Кира и массу романов в ярких обложках, имевших подозрительно нечитанный вид; я догадался, что эти сочинения авторы присылали мастеру в знак уважения и, возможно, в надежде на несколько добрых слов, которые издательству можно бы потом использовать для рекламы. Но все книги стояли ровно и были совсем новые, поэтому закрадывалось подозрение, что в ходу они крайне редко. Имелся тут Оксфордский толковый словарь, стояли в роскошных переплетах академические собрания сочинений почти всех английских классиков (Филдинг, Босвел, Гэзлит и так далее), а еще множество книг о море — я заметил растрепанные яркие тома руководства по навигации, изданного адмиралтейством, а также немало книг по садоводству. Комната походила не на рабочее место писателя, а на мемориал знаменитости, и легко было уже представить себе случайного туриста, который забрел сюда от нечего делать, и унюхать тяжелый, затхлый запах малопосещаемого музея. Если в это время Дрифилд что и читал, так, подозреваю, только журнал по садоводству и мореходную газету — стопку их я заметил на столике в углу.
Когда дамы осмотрели все, что им хотелось, мы стали прощаться с хозяевами. Но леди Годмарш была женщина тактичная и, заметив, что я, служивший поводом всей поездки, едва обменялся с Дрифилдом парой слов, спросила его в дверях, мило улыбаясь:
— Было так интересно услышать, что вы и мистер Эшенден давным-давно знакомы. Он был хороший мальчик?
Дрифилд задержал на мне свой ровный иронический взгляд. Если б никого тут не было, он, как мне подумалось, взял бы да показал мне язык.
— Робкий, — ответил он. — Я учил его ездить на велосипеде.
Мы снова поместились в огромный желтый «ролс-ройс» и поехали.
— Он обворожителен, — сказала герцогиня. — Я так рада, что мы съездили.
— Он держится отменно, не правда ли? — сказала леди Годмарш.
— А вы ждали, он станет есть горошек с ножа? — спросил я.
— Вот было бы зрелище, — сказал Сколайн.
— По-моему, это очень трудно, — высказалась герцогиня. — Горошины надо уравновесить на лезвии, а они бегают, как чертенята.
— Их надо протыкать.
— Как вам миссис Дрифилд? — поинтересовалась леди Годмарш.
— По-моему, она вполне на месте, — сказала герцогиня.
— Он такой старый, бедняга, кто-то должен за ним ухаживать. Ведь она была сиделкой в больнице…
— Вот как! — сказала на это герцогиня. — Я думала — секретаршей, или машинисткой, или кем-то в том же роде.
— Она весьма мила, — тепло сказала леди Годмарш в защиту своей знакомой.
— О, весьма.
— Лет двадцать назад Дрифилд сильно заболел, она была при нем сиделкой, и только он выздоровел, сразу на ней женился.
— Забавно, как это получается у мужчин. Она куда моложе его. Ей не больше, ну, сорока или сорока пяти.
— Да нет, кажется, сорок семь. Говорят, она столько для него сделала. То есть сделала его совершенно презентабельным. Олрой Кир рассказывал мне, что раньше Дрифилд ничем не отличался от богемы.
— Как правило, писательские жены противные.
— Ведь какая нагрузка их сносить!
— Тяжко. Интересно, сами они это понимают?
— Они, несчастные, часто обольщаются, будто вызывают у людей интерес к себе, — промолвил я.
Мы въехали в Теркенбери, оставили герцогиню на вокзале и покатили дальше.
Это верно, Эдвард Дрифилд учил меня ездить на велосипеде. И как раз так мы познакомились. Не знаю, когда изобрели современный велосипед, но в окраинной части Кента он, помню, был редкостью, и когда кто-то проносился на тугих шинах, все оборачивались и следили, пока тот не исчезал из вида. Велосипед был предметом шуток у джентльменов средних лет, говоривших, что и на своих двоих им неплохо, и вызывал испуг у пожилых дам, шарахавшихся с дороги, стоило им завидеть его вдали. Меня переполняла зависть к мальчишкам, которые приезжали в школу на велосипеде и появлялись в воротах, щегольски отпустив руль. Я уговаривал дядю купить мне велосипед к началу летних каникул, и хоть тетя была против и твердила, что я просто сломаю себе шею, дядя уступил-таки моим настойчивым просьбам, поскольку платил я из собственных денег. Велосипед я заказал в последние дни занятий, и вскорости его доставили мне из Теркенбери.
Я решил учиться самостоятельно; по словам одноклассников, им на это понадобилось полчаса. А я все старался и старался и в итоге стал считать себя выдающимся тупицей (теперь мне кажется, я преувеличивал), и хоть моя гордыня была уязвлена — я позволил садовнику подсаживать меня, — за первое утро я нисколько не приблизился к тому, чтобы держаться в седле своими силами. Однако на следующее утро, полагая, что наша каретная дорожка слишком извилиста и тем неудобна для езды, я выкатил велосипед на ближнюю дорогу, которая была заведомо ровной, прямой и пустынной, и здесь некому было увидеть, какого я валяю дурака. Несколько раз пробовал я усесться, но неизменно падал. Исцарапал икры о педали, вспотел и устал. А после часа опытов начал думать, что богу не угодно, чтобы я научился ездить на велосипеде. Но, содрогаясь при мысли о предполагаемых саркастических замечаниях дяди, представителя бога на земле Блэкстебла, упорно стоял на своем. Тут, к моему неудовольствию, в конце безлюдной дороги показались двое велосипедистов. Я немедленно отвел машину в сторону и присел на ограду, с отсутствующим видом глядя на море, будто уж накатался и теперь погружен в раздумья над безбрежностью океана. Я отворачивал взгляд от приближающейся пары, но уголком глаза рассмотрел, что это были мужчина и женщина. Когда они поравнялись со мной, женщину сильно занесло на эту сторону дороги, и она, налетев на меня, свалилась на землю.
— Ой, простите, — сказала она. — Как только вас увидела, поняла, что упаду.
В таких обстоятельствах невозможно сохранить отрешенный вид, и, вовсю краснея, я сказал, что ничего тут нет особенного.
Когда она упала, мужчина слез с велосипеда.
— Ты не ушиблась? — спросил он.
— Нет-нет.
Я узнал Эдварда Дрифилда, писателя, прогуливавшегося на днях со священником.
— Я только учусь кататься, — сказала его спутница. — И сразу падаю, как увижу что на дороге.
— А вы племянник викария? — произнес Дрифилд. — Мне Галовей сказал. Я вас видел третьего дня. Это моя жена.
Она с какой-то странной простотой протянула руку и пожала мою тепло и сердечно. Губы и глаза улыбались; даже в том возрасте мне стало понятно, что эта ее улыбка на редкость обаятельна. Я сконфузился. При незнакомых я усиленно следил за собой и потому не рассмотрел детально ее облик, у меня осталось лишь общее представление о крупной блондинке. Не знаю, заметил я тогда или вспомнил позже, что на ней была голубая шерстяная юбка и розовая блузка с крахмальным передом и крахмальным воротником, а копну золотистых волос прикрывала соломенная шляпка.
— Мне нравится на велосипеде, а вам? — спросила она, разглядывая мою новенькую красавицу-машину, прислоненную к забору. — Наверно, наслаждение — хорошо на нем ездить.
