остановился на шоссе Конкой-Теге, уже стемнело.
— Добрый вечер! — приветствовал его, когда он вошел в калитку, Бакош. Старик, видимо, что — то делал в саду. — Итак, мы снова что — то вынюхиваем?
— Можете называть это как вам угодно. Но сейчас я пришел исключительно затем, чтобы побеседовать с вами.
— Я уже говорил вам, что ничего не знаю.
Бартош подошел к окну квартиры Добровича, нажал на раму, та поддалась и открылась. Младший лейтенант подтянулся и через мгновение был уже в комнате.
— Так проще, не правда ли? И вы ведь так входили сюда?
— Я?!
— Не станете же вы отрицать, что были здесь? Не советую. Я нашел отпечатки ваших пальцев. Вы оставили их на многих предметах, старина. Поэтому лучше не запирайтесь, а расскажите мне честь по чести: зачем вы приходили сюда, что искали, что взяли?
— Послушайте, не делайте из меня какого — то взломщика. Не оскорбляйте мои седины.
— Ладно, оставим игру в громкие слова. Факт остается фактом: вы, как вор, пробрались через окно и что — то искали здесь. Напрасно только упорствуете. Тот, кто дал вам это задание…
Старик окончательно смутился.
— А чего, собственно, вы допрашиваете меня?
— Ну хорошо, не хотите добром, тогда мы с вами отправимся сейчас в милицию, и там вы дадите показания официально. Я не хотел доводить до этого… Ну, так как же?
Старик уверенным движением перемахнул через подоконник и тоже оказался в комнате. Бартош включил свет; сев на стул, пригласил сесть и старика.
— Ну рассказывайте.
— Мне нечего рассказывать.
— Отвечайте, зачем вы приходили сюда, что искали и что унесли отсюда? В интересах следствия мне очень важно это знать. И немедленно, так как у меня нет времени. Предупреждаю, если вы и дальше будете отрицать и запираться, то этим повредите только себе.
— Спрашивайте.
— Первое: когда, в котором часу вернулся домой в день убийства Добрович?
— Я уже говорил вам: не знаю. Я не слышал. Меня это не интересовало.
— Словом, вас не было дома?
— Возможно.
— Где вы были?
— Не помню.
— Будем надеяться, что вы еще вспомните. Тем более что возможен и такой вариант, что на вас падут подозрения в убийстве жены Добровича. Что вы на это скажете?
Старик вскочил с места.
— Чепуха! Глупости! — Ему не хватало воздуха. — Так знайте же, что в тот вечер я сидел в кафе «Нормафа». Выпил пятьдесят грамм… или сто. Потом вернулся домой и завалился спать. Мне тогда было совершенно наплевать на жильцов. Да я вообще никогда не интересовался ими… И чего ради мне убивать эту женщину?
— А кому же тогда понадобилось ее убить?
— Мужу. Только ему.
Бартош вскочил, взял старика за плечо, помог выбраться из комнаты и так же настойчиво повел через двор к его собственной квартире.
— Ну, идите, идите вперед! Приглашайте к себе в гости и потрудитесь показать то, за чем вы наведывались в квартиру Добровича.
Бакош, сопровождаемый младшим лейтенантом, ни слова не говоря, прошел к себе, открыл дверцу платяного шкафа и достал спрятанный в белье небольшой сверточек, перевязанный шпагатом. В нем оказалось три письма, написанных бисерным почерком на розовой почтовой бумаге.
Все они начинались: «Жизнь ты моя, дорогая!», и все содержали признания в любви. «Я не могу жить без тебя. Ты нужна мне как воздух; если тебя нет рядом со мной, я задыхаюсь. Когда я увижу тебя? Почему ты не пришла вчера?» — писал в одном из писем влюбленный. Подписи не было, адресат на конверте тоже не был указан, но наверняка письма были написаны Кароем Лендваи. И после смерти Маргит он постарался получить их обратно.
Что ж, естественное желание: Лендваи не хотел, чтобы посмертно была скомпрометирована любимая женщина. Зная, что женщины существа легкомысленные и не уничтожают подобных писем, а прячут где — нибудь, он попросил Бакоша найти их.
— Как зовут этого человека? — спросил он у старика, но тот ничего не ответил. — Меня интересуют имя и фамилия человека, поручившего вам выкрасть письма! — сердито повторил свой вопрос Бартош.
— Не знаю. Знаю только, что он приезжал на серой машине, о которой я как — то упоминал уже. Останавливалась она неподалеку от дома. Приехал он, значит, и сказал, что даст двести форинтов, если я найду ему… Ну я решил посмотреть. Тем более что они, эти письма, ни для кого уже не ценность.
— А почему вы не отдали их ему?
— Он сказал; что как — нибудь заедет за ними.
— Письма я у вас заберу, — решительно сказал Бартош и сухо кивнул старику на прощание.
Он пешком прошел к Пионерской железной дороге, потом остановился под деревом — отсюда хорошо просматривалась окрестность. Вот подкатил к остановке автобус. Старик, наверное, специально дожидается, пока не тронется автобус, полагая, что с ним уедет и следователь.
И действительно, через несколько минут из мрака показалась знакомая фигура. Бартош неслышно двинулся за стариком, а тот пошел прямиком к кафе «Нормафа». Боязливо оглядываясь, Бакош подошел к телефону. Младший лейтенант подкрался поближе и из — за спины старика увидел, какой номер тот набирает. Это был телефон Лендваи.
— Алло! Говорит Бакош… У меня были из милиции и забрали ваши письма…
Бартош быстро подошел и вырвал у старика из рук трубку:
— Алло! Вы слушаете?
Но телефон молчал, хотя Бартош слышал тяжелое дыхание Лендваи.
— Это для вас поступило? — спросил утром майор Жаги, протягивая Бартошу лист бумаги.
Младший лейтенант с нетерпением ожидал ответа из сольнокской милиции на сделанный им накануне запрос.
— Да. Мне нужно это для подтверждения алиби. Жена и дочь Лендваи дали одинаковые показания: из Будапешта они выехали поездом двадцать два десять. Сам Лендваи провожал их до вагона, а сначала они втроем поужинали в ресторане вокзала…
Итак, алиби стопроцентное и неопровержимое. Лендваи не мог убить любовницу, потому что в момент, когда было совершено убийство, он ужинал вместе с семьей в ресторане и пробыл на Восточном вокзале вплоть до двадцати двух часов десяти минут.
«И все же что — то в этом деле не дает мне покоя… — рассуждал сам с собою Бартош. — Но что же, что именно? Тезис профессора Ковача?»
В это сентябрьское утро Бартош проснулся неотдохнувшим, с тяжелой головой. Вчера он дежурил, и сегодня ему можно прийти в управление к одиннадцати часам. А сейчас только начало девятого: в гимназии напротив всего несколько минут назад прозвенел звонок.
Сказать, чтобы Бартош чувствовал себя особенно усталым, нельзя; скорее он ощущал какую —
