крестниками молодоженов ждет. В воротах — Розалия со своим Умником и хлебом да солью... И тут же, плечом к плечу, настоятель Бакшис чернее тучи. Не хочется ему с босяками родниться. Ох, как не хочется... Да что ты поделаешь, старикан, раз твоя дочурка в Рокаса, будто кошка в скворца, влюблена?.. Никто их не сватал. Сами друг друга нашли. Такова судьба, ксендз-декан. Против божьей воли не попрешь. Хоть вам и неприятно, но разве Рокас не лучше зять, чем покойный Мешкяле или этот напыщенный его наследник? Ни по красоте, ни по уму, ни по языкастости, ни по силе мужской их не сравнить. Так что не медли больше, настоятель, ради бога. Воздень свою святую десницу и благослови наших детей да зови в сваты самого кайшядорского епископа!
— Dominus vobiscum! — завывает Бакшис сквозь зубы, и Розалия, продрав глаза, видит его воочию — с пожелтевшим лицом и большими добрыми глазами.
Долго-долго стоит Бакшис, уставившись на Мартину, обеими руками приглашая весь кукучяйский люд в свое счастливое сердце. Розалию даже дурной пот прошибает...
А когда хор отвечает: „Et cum spiritu tuo“ [29], бедный Бакшис с трудом заставляет себя отвернуться и погрузиться в святую молитву, обеими руками держась за алтарь.
Розалия тоже хотела бы вернуться в свой сладостный сон, но не может. Глаза открылись и больше не закрываются.
— Господи, не завидуй моему счастью, — вздыхает Розалия, когда замолкает пение.
Ее голос громом гремит под сводами костела. Мартина оборачивается к хорам и награждает ее ангельской улыбкой...
А может, это не так? Может, ей только почудилось? Но чудо свершилось. Сердце Розалии наполнилось ясной младенческой верой, что господь выслушает ее молитву и тайные ее мечты исполнятся. Поэтому, упав на колени, она принимается молиться за всех, за счастье всего мира, пока груди, тяжелые, как жернова, снова не начинают клонить ее к земле. Ах, еще можно было побаловать Каститиса в святое рождество! Как же он там, крошка, без матери! Зайдется криком...
— Тетенька, домой, — прошептала вдруг Виргуте ей на ухо.
— Что случилось?
— Скорее.
— Иисусе Христе вновь рожденный, спаси нас, грешных, — простонала Розалия и опрометью скатилась с лестницы. Подняла на ноги всех на паперти, пока не пробилась на двор в коленопреклоненной толпе. Понеслась бегом... Когда наконец за калитку своего дома ухватилась, так и застыла. В ее доме — кошачья свадьба! Басовитый, вроде бы знакомый голосок... Слава богу, Каститис живой. А кто же этот писклявый?
— Подкидыш! — крикнула Виргуте, только теперь догнав Розалию. — Я нашла... В курятнике. Никак нам с дядей Йонасом его унять не удается. Утром видела, как толстая баба по нашему огороду убегала...
Розалия сама не почувствовала, как влетела в избу.
— Господи!
В объятиях Умника Йонаса — развязавшийся ворох пеленок... Из пеленок синие ножки торчат. Розалия цапнула Йонаса за локоть, глянь... Глазки младенца — как у Рокаса. И нос!.. И губки!.. И... девочка!..
— Тетенька, не умрет?
Сразу прошли испуг и оцепенение. Вернулся здравый рассудок. Розалия сбросила тулуп, оттолкнула башмаки, откинула перину, разорвала свое платье вместе с сорочкой на груди... догола. Выхватила из объятий Йонаса посиневшего младенца и, заткнув его ротик своей грудью, легла на кровать.
— Накройте нас! Ирод, чего ждешь? Виргуте!
Вскоре под горой перин, покрывал и тулупов стало жарко как в бане. Розалию седьмой пот прошиб. Огонь ее тела сразу же унял крик младенца. Девочка сосала грудь даже постанывая. Сердце Розалии залила нежность.
— Господи, не завидуй ее счастью, — прошептала Розалия и в тишине услышала голос Йонаса:
— Иду в полицию.
— Не смей! — крикнула Розалия, высунув из-под перины потный нос. — Ни шагу!
— Что же делать будем?
— Наш этот ребенок! Наш! Мой! Ирод проклятый!
— Шальная ты, Розалия.
— Йонас, Йонялис. Я знаю, что говорю! Знаю, что делаю! Молчи и сиди!
— Делайте, как знаете, — сказал Умник Йонас в страшной растерянности и, потопав к своей «радии», напялил наушники, но ничего не услышал — весь мир ликовал, радуясь рождеству Христову, а Москва молчала.
После долгой тишины Виргуте посмела приблизиться к кровати:
— Тетенька, а как мы ее назовем?
— Зачем еще спрашивать?.. Посмотри, она же вся мокрая. Подай-ка сухую пеленку и посмотри, почему Каститис перестал петь в колыбели? Что он там делает?
— Он палец своей ножки сосет, тетенька! И плывет, как по морю! — охнула Виргуте.
— Вот ирод! Ты хоть бы Юрате постеснялся. Ты же ей дядей приходишься! — крикнула Розалия, умирая от счастья.
Посыпали из костела после мессы люди. Несметными толпами. А впереди всех — и Петренене с бабами босяков. В страшном беспокойстве за Розалию. Что с ней стряслось? Почему убежала из костела во время вознесения даров? Может, беда какая? Может, покарал и ее господь за то, что безбожные речи говорила да большевиков ждала?
Столпились бабы перед калиткой Чюжасов. Петренене хотела было в избу войти, но вдруг на двор выбежала простоволосая Виргуте и красная, как маков цвет, объявила всем бабам, что к Чюжасам заходить нельзя, потому что тетушка Розалия родила девочку... совсем слабенькую, совсем синенькую, и еще без ноготков.
Долго стояла Петренене с бабами босяков, не говоря ни слова, ошарашенная и пристыженная. Не только она. Все бабы не знали, куда глаза девать. Вот те и не верь гаданию Фатимы! Вот те и потешайся над проповедями Синей бороды!
— Господи, не завидуй нашему счастью.
— Иисусе, Иисусе, что тут творится?
— Конец света.
— То-то, ага!
Шаулисы — военизированная организация правящей в те годы в Литве партии таутининков.
Над Острыми (Медининкскими) воротами в Вильнюсе находится часовня с почитаемым католиками и православными образом девы Марии.
Павасарининки — молодежная католическая организация.
День провозглашения буржуазной республики.
Первая строка гимна буржуазной Литвы.
