Ну что было спорить с дурочкой, которая ещё не отличала миллиард от миллиметра? Лучше было позаботиться о том, куда перепрятать свои вещи.
У Тима было много всяких запасов. Во-первых, он всё время что-нибудь изобретал и придумывал. Он придумал, например, настоящий пружинный мотор из деталей от сломанного будильника. (Правда, пока ещё не построил.) Придумал складную лодку, вроде тех, что делают из бумаги, только настоящую тоже, большую, из какого-нибудь непромокаемого материала. Трудность всегда была с материалом, его надо было ещё искать. Поэтому Тим кое-что собирал про запас: всякие винтики, проволоки, колёсики, железки, химические вещества, одуванчиковый пух. Ещё у него жила в банке гусеница, такая мохнатая, что с неё можно было стричь шерсть. Особенно если как следует откормить, чтобы ещё выросла.
Вообще он сейчас вполне готов был прожить один, без взрослых. И еду смог бы себе раздобыть, и деньги зарабатывать своими изделиями. Погреб, между прочим, интересовал его как подходящее убежище на всякий случай.
А пока он решил здесь, за дверцей, которая легко отодвигалась, припрятать все свои запасы, материалы и изобретения.
Но как раз в момент, когда Тим запихивал в щель последнюю коробку, Таська его заметила.
– А я видела, а я видела! – закричала она.
– Что ты видела?
– А всё!
– Ну скажи, что?
– Всё видела, всё видела! – кричала Таська и прыгала на одной ножке.
Хотя бы, глупая, не кричала, тогда Скука Зелёная ничего бы не заметила. Она, как всегда, читала, лёжа у себя в комнате, и вокруг валялись сдохшие от скуки мухи. Но, услышав крик, сразу выглянула из окна, увидела, что они оба у погреба, – и, конечно, выскочила, стала допрашивать, что они делают здесь и что видела Таська.
И тут, надо признать, Таська показала себя. Не моргнув глазом она стала объяснять, что видела, как в погреб шмыгнул чёрный пушистый зверёк. Или, может, не пушистый, а лохматый. Величиной с большую кошку, но с ушами, как крылья, и хвостом, как пропеллер. Она успела рассмотреть в щель, как он пролетел над ступеньками, и там внутри открылась вторая дверца, а потом быстро закрылась. Только Тим стал её прогонять, не даёт смотреть дальше.
– Правильно делает, – сказала Скука Зелёная и велела обоим отойти от погреба немедленно.
Конечно, Таськины слова можно было назвать самым настоящим враньём. А как же ещё? Скажи она правду, тоже ясно, как это называлось бы. Разве нет?..
И сейчас Тим опять подумал, как странно выходит: значит, иногда враньё лучше правды? Получалось, что так. Например, если попал в плен и от тебя требуют выдать военную тайну. Правду говорить никак нельзя, это будет предательство. Можно, конечно, молчать. Но если соврать – это будет военной хитростью, так, что ли?
Надо было в этом ещё разобраться.
А пока он понял вот что. Во-первых, что тайник за дверью погреба тоже теперь ненадёжен. Вечером, когда Таська уснёт, надо будет оттуда всё перепрятать. И во-вторых, придётся сегодня поискать с ней эту Первоапрельскую улицу, чтобы убедиться, ерунда это объявление или не ерунда. Ведь он свою милую сестричку знал. Упрямая девчонка всё равно пойдёт искать. И не найдёт ничего, зато вранья потом будет!
Однажды она потерялась, её привели с какой-то дальней незнакомой улицы, и Таське на несколько дней хватило рассказов. Будто она забрела нечаянно не просто на чужую улицу, а совсем в другую страну, которая называлась Зензиния. Там было море, не очень большое, но настоящее, оно называлось Мокрое море, и за ним жили заморцы. А в Зензинии жили зензинийцы, и она немного научилась зензинскому языку. И в доказательство говорила какие-то непонятные слова, а когда Тим недоверчиво хмыкал, обращалась за подтверждением к папе: «Папа, правда “калабуда малам” по-зензински значит “как поживаете”?» Папа, глядя в телевизор, кивал, а Таська торжествовала: «Вот видишь!»
Как мог доказать Тим, что она врёт? Ведь неизвестно, что начиналось там, за знакомыми улицами, и к какому морю можно было попасть, если поплыть на складной непромокаемой лодке по здешней маленькой речке Серебрянке далеко-далеко. Тим не раз думал о таком путешествии… Нет, лучше пойти с Таськой. Уж очень ей захотелось узнать про эти уроки.
Таська вообще почему-то мечтала о школе. И Тиму завидовала. Ей казалось, что интересней уроков нет ничего на свете. Если сестра становилась совсем уж непослушной, Тим знал единственный способ на неё подействовать. Надо было пригрозить: вот скажу в школе, чтоб тебя туда не брали! Этого она ещё боялась. Ну глупышка, что говорить!
– Дяденька, где Вторая Первоапрельская? – спросил Тим у встречного дачника.
– Первоапрельская? – переспросил дачник и вдруг закашлялся. Как будто он хотел засмеяться, но нечаянно поперхнулся, и смех вышел похожим на кашель. Или вышел кашель, похожий на смех. – Вам, наверно, Вторую Первомайскую нужно, – сказал он наконец, глотнув воздуха – точно вынырнул из воды. – Так это направо, где газовые баллоны меняют. Была ещё просто Первомайская, так её переименовали. В улицу Восьмого Марта. Она вон там наискосок к лесу идёт. Первоапрельская! – Дачник покачал головой. – Шутки бывают первоапрельские, а улиц таких не бывает.
Будь Таська одна, что бы ей оставалось делать? Повернуться и пойти домой. Но Тим-то знал, в каком порядке идут месяцы один за другим. И он подумал так: месяц апрель идёт после марта, но впереди мая. Может, и Первоапрельскую улицу стоит поискать где-то между улицей Второй Первомайской и улицей Восьмого Марта?
Вторую Первомайскую он знал. Там не только обменивали газовые баллоны, там иногда пасся очень рогатый козёл на длинной верёвке. Его надо было обходить, прижимаясь к самому забору, а то мог дотянуться своими рогами. И Тим решил дойти лучше до леса по улице Восьмого Марта, потом свернуть направо, в сторону Второй Первомайской, и посмотреть, не окажется ли посерёдке между ними ещё улицы.
Так они с Таськой и сделали.
Улица Восьмого Марта вся заросла травой. Там ходила курица с цыплятами, похожими на жёлтые одуванчики. На одной калитке они увидели табличку: «Осторожно, злой гусь!» Увидели башенку с флюгером в виде петуха, а рядом настоящего петуха. Он махал крыльями и кричал необычным голосом, как будто по-иностранному: не «кукареку», а «кукарача».
Дошли до леса, свернули направо, ко Второй Первомайской. Но больше там никакой улицы не оказалось. Даже переулочка. Был ещё один-единственный дом, который стоял не на Восьмого Марта и не на Второй Первомайской, а как бы посерёдке, сам по себе, почти на опушке. Вернее, самого дома не было видно, только глухой забор. Синим его, пожалуй, нельзя было назвать. Кажется, его только собирались красить. В одном месте уже мазнули краской, но не совсем синей, скорее зеленоватой. А вообще он был пока новенький и некрашеный. И без всякого номера.
Тим подсадил Таську, сам подтянулся на руках и заглянул через забор.
Нет, дома там всё-таки не было. Одна лужайка, вся жёлтая от одуванчиков. С другой стороны забор был не достроен, там прямо открывалась опушка. Посреди лужайки рос корявый полузасохший дуб.
А под дубом стоял человек. Долговязый, бородатый, в очках, в синих джинсах и жёлтой майке. На голове велосипедная шапочка с козырьком.
– Кс-кс, ко мне, – говорил он и хлопал себя рукой по бедру. – Ко мне, кс-кс!
Сперва Тиму и Таське показалось, что он подзывает кошку. Она едва выглядывала из высокой травы. Потом они рассмотрели, что это пёсик, чёрный, лохматый и очень ушастый. Он приближался к хозяину зигзагами, как будто вынюхивал чей-то след. Хвост у него при этом вертелся, будто пропеллер.
Пёсик до того напоминал зверька, про которого Таська врала Скуке Зелёной, что оба раскрыли рты и переглянулись. Он разве что не летал. Но казалось, для этого ему надо лишь разогнаться как следует.
– Брысь! – вдруг сказал пёсику бородач.
Это слово его рассердило. Он залаял, стал вертеться во все стороны. И вдруг кинулся прямо к забору, над которым, как в кукольном театре, торчали головы детей. От неожиданности оба спрыгнули. Даже не столько спрыгнули, сколько свалились. Причём Тим зацепился обо что-то нагрудным карманом рубашки.
Тр-ресь! – карман разорвался.
В следующий миг в заборе открылась калитка, которой они сразу не заметили. Бородач стоял над ними, как великан. А чёрный пёсик старательно обнюхивал их сандалии.
– Ага, вот кто подсматривает и подслушивает! – сказал бородач.
– Чего подслушивает? – пробурчал Тим, разглядывая порванный карман.
– Подслушивает, как я свою собаку зову.
– А как вы её зовёте? – не поняла Таська.
– Хочешь сказать, ты ничего не слышала?
– Слышала, вы говорили: кс-кс.
– Не кс-кс, а Кис Кисыч. Кис-с Кисыч. Это имя такое. Раньше его звали Дружок, а я специально придумал новое.
