у меня вышло недоразумение, которое теперь неожиданно выяснилось. Тебя я не обманывал, а ее, кажется, должен буду обмануть, потому что не хочу рассказывать ей о тебе.
— А кто тебе дал право обо мне рассказывать? — Элинор вскинула свою завитую голову на длинной шее. — Так вот ты какой! Забавляется с женщиной, пока есть настроение, а потом трезвонит об этом по всему свету. А кто же я такая, что меня ни о чем не спрашивают? Я что — тряпка или мусорный ящик? Он расскажет!
Потупившись, Вамбо слушал брань, которая странным образом облегчала его сердце, как свежий ветерок в духоте.
— Элинор, ты молодец! — высказал он свое искреннее восхищение.
Произносить эти слова, конечно, не стоило — Элинор неудержимо разрыдалась. Каждое судорожное подергивание ее бедного тела все глужбе и глубже заталкивало мужчину в тупик сострадания, вязало его по рукам и ногам, заматывало точно в кокон и заставляло отчаянно искать решение неразрешимого.
— Почему ты плачешь? Элинор, не плачь!
— Зачем мне надо было...
— Успокойся!
— И надо же мне было вообще с тобой знакомиться...
— Возьми себя в руки. Послушай!
— Я этого не переживу. Я не хочу больше жить.
— Ну знаешь...
— Как можно так оскорблять!
Элинор очень хорошо понимала, что ее игра в этой комнате проиграна, но покинуть поле боя у нее не хватало силы. Для этого требовалось или время или какой-то толчок извне.
— Кто она? — спросила Элинор, наконец совладав с собой.
— Зачем тебе это знать?
— Скажи, кто она? Как ее зовут?
— Не скажу. Не нужно. Ты ее не знаешь.
— Ты хочешь на ней жениться.
Вамбо не понял, был ли это вопрос или просто утверждение. Он пробормотал наобум:
— Конечно, я женюсь.
— Ну да, чего там. Женись, если ты иначе не можешь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, ничего. Я ведь тоже замужем. У меня нет права тебе помешать.
— Вот это уже разумные слова.
— Ах нет! — воскликнула Элинор. — Я ее ненавижу! Она, конечно, молодая и красивая? Да? Верно? Ну конечно. Ты ведь не возьмешь себе какую-то уродину. Как ее зовут? Скажи! Чтобы я по крайней мере знала, кого ненавидеть.
— Хватит глупостей. Мне пора идти.
— Вамбо, Вамбо, не... Посиди еще. Посиди еще немножечко. Я хочу тебе сказать... У тебя есть коньяк?
— Нет.
— Ах, я сейчас выпила бы чего-нибудь крепкого. А где вы будете жить? У нее есть квартира, да? — Ответа не последовало, и она продолжала еще мягче, нараспев: — Вы вообще-то подумали, как вы будете жить? Для семейной жизни так много надо.
Приятная горькая злость снова начала питать его угнетенную душу.
— Нечего тебе о нас беспокоиться.
— Я ведь знаю, как это бывает. Сначала обходишься немногим, но потом... Вамбо, я тебя не осуждаю. У тебя очень доброе сердце, но ты мог бы меня предупредить, что у тебя... Но пусть. Я знаю. Сейчас все твои мысли с нею. Вы помирились, и сейчас жизнь кажется такой прекрасной. Ох, я знаю, знаю. Но, Вамбо, если тебе будет тяжко, если ты почувствуешь, что на душе пусто, подумай тогда обо мне, хорошо?
Элинор чувствовала, как холодная дрожь пробежала мурашками по телу — так сладко было неожиданное открытие своего благородства. — Вспомни тогда о нашем рае, — продолжала она. — Эту комнату, я знаю, тетя Манни никому не сдаст.
Подлое предложение оскорбило Вамбо. Он вдруг обрел силу сказать ей:
— Уходи!
— Что? Ты меня выгоняешь?
— Да. Уходи сейчас же.
— А если я не уйду? Я не хочу уходить.
И она не ушла. У нее не было больше ни одной новой мысли, но и прежних, казалось, достаточно, как белке достаточно крутящегося колеса. Их хватило на несколько часов. По сравнению с этими часами все прежние жизненные трудности показались Вамбо пустяками. Злость сменялась сочувствием, сочувствие — стыдом за недавние интимности, стыд — негодованием, негодование — сознанием вины, сознание вины — облегчением, облегчение — снова состраданием...
Скрежет ключа в замочной скважине прозвучал как сигнал спасательного судна для потерпевшего кораблекрушение.
Тетя Манни с одного взгляда поняла, что здесь происходит. Она исчезла с поля боя в свой мир цветочных горшков и салфеточек так тихо, словно боялась помешать противникам в какой-то важной, напряженной умственной работе.
Теперь Вамбо мог надеть пальто. Но и у Элинор не оказалось никаких дел к тете Манни. Кто мог ей запретить выйти на улицу вместе с Вамбо. Она шла с ним рядом, называла окраинные кафе, где можно было бы продолжить беседу, даже приглашала к себе, так как ее супруг уехал с приятелем на Валгейыги, а мнение соседей Элинор давно не интересовало.
Подобная пара привлекает внимание прохожих. Или так только казалось Вамбо, он ведь впервые гулял с Элинор, а вчерашнее неожиданное и стремительное сватовство ставило его в совсем другое положение перед людьми. Он уже успел понять, что чувствует неверный супруг, впервые появившись на улице со своей любовницей. А Элинор все говорила и говорила, и пылкое намерение Вамбо идти к Айте постепенно превратилось в потухшую головешку. С каким настроением теперь пойдешь туда, хоть они вчера и условились, и Айта ждет...
— Отпусти же меня наконец.
— Нет, ты должен выслушать все до конца.
— Что? И где? Здесь, на улице?
— Пойдем куда-нибудь. Пойдем ко мне.
Вамбо резко повернулся и зашагал обратно в сторону своей квартиры. Элинор не отставала ни на шаг. «Не сошла ли она с ума?» — спросил себя Вамбо с легким страхом, когда стоял уже на лестнице и искал в кармане ключ, ключ от своего былого рая.
Элинор вовсе не сошла с ума, просто в данной партии она была слабой стороной, не привыкшей проигрывать. Есть шахматисты, которые сидят четверть часа, полчаса, целый час перед безнадежной позицией, грозящей неизбежным матом, думают только об одном: неужели действительно нет выхода? Элинор в этот вечер походила на такого шахматиста.
И когда она наконец ушла, поклявшись больше никогда, никогда не верить мужчинам, один из этих мужчин был доведен до того, что уже не мог испытывать ни малейшей горечи по
