городе. Слушай, я могу в него влюбиться.
— Высокий молодой мужчина со взглядом фанатика.
— Я уже влюблена.
— Не стоит торопиться. Прежде скрепим наш тайный союз. Потом я приведу этого товарища к нам, тогда сама увидишь. Свой глаз — алмаз. Может, впопыхах я его перехвалил. Но берегись: я Отелло в карманном издании.
— Отелло нынче не в моде.
— Говорят, за границей уже давно носят узкие брюки и бороды. Моды повторяются. Извини, я закапал твою белоснежную скатерть красным вином.
— Так и положено.
— Значит, союз! С сегодняшнего дня, нет, еще раньше, еще с того концерта, и до... — Вамбо нарисовал в воздухе знак бесконечности.
— Пусть будет союз!
Рюмки осушили до дна.
А стены обретали все больше причин навострить уши.
Вамбо добрался домой после двух часов, да еще некоторое время лежал и думал. Признаться или нет? Очищает ли признание мужчину от другой женщины в глазах его жены или не очищает? Что такое вообще исповедь? Исповедующийся облегчает свою душу, и только. Исповедуясь, не спрашивают, что чувствует тот, кому исповедуются. Довольно-таки жестокий эгоизм. Слабость, нежелание тащить груз своих грехов самому.
Но если скрытый обман обнаружится? Если Айта, узнав об Элинор, не захочет выйти за него замуж, что тогда? Вопрос не в исповеди и не в очищении — от этого никто не может очиститься. Вопрос в честности договаривающихся сторон.
Но если она, несмотря ни на что, согласится быть его женой, сказав, что она выше этого, а на самом деле только в первом порыве подумает, что выше, а позже будет тайно страдать от душевной боли? Такая возможность тоже не исключена.
Мужчина подмигнул ветке аспарагуса, которая виднелась в щели между гардинами, освещенная светом уличного фонаря. Это была горькая усмешка обвинения самому себе. Он еще рассуждает, сказать или нет, быть честным или нет, в то время как его поступки уже несколько часов назад определили решение. О какой-то относительной честности он мог думать тогда, когда с его губ еще не сорвалось неожиданное предложение, когда его слова еще не были подкреплены преданным взглядом, которому девушка так беззаветно поверила. И есть ли теперь путь к отступлению? Разве можно теперь произнести эти тяжкие слова: хочешь ли, нет ли, а дело обстоит так... Этого теперь нельзя делать. К этому уже не осталось ни малейшей возможности.
Неприятное положение. Как капля дегтя в бочке меда.
Мысли человека, мучающегося бессонницей, витали только вокруг его избранницы. Он и не представлял себе, что предстоящий ему неизбежный разговор может быть таким трудным, каким он в действительности оказался на следующий день.
Элинор пришла к вечеру, в тот момент, когда Вамбо собирался ехать к Айте.
— Где это он был вчера так долго? — Элинор имела противную привычку говорить иногда в третьем лице.
— Кто? — спросил Вамбо так демонстративно, что уголки ее рта вздрогнули.
— Да тот самый, что сейчас так сердито смотрит на меня.
— Хозяйка уже успела доложить?
— А разве это плохо? Слушай, поговорим серьезно, что с тобой? Почему ты на меня так смотришь?
— Мне не нравится, когда со мной говорят обо мне в третьем лице.
— Раньше ты не возражал. Приму к сведению. Больше никогда не буду обращаться к этому сердитому парню... в третьем лице.
— Я думаю, что ради меня тебе не следует изменять свои привычки.
— Это как понять?
— Вообще не стоит больше приходить сюда ради меня.
Элинор забыла о своем лице — щеки у рта ввалились. Глаза засверкали — она почувствовала опасность. Такой некрасивой Вамбо ее никогда еще не видел.
— Ах так! Значит у него... у тебя есть другая, да?
— Да, есть другая.
— У нее будет ребенок, я знаю. Она приходила сюда позавчера, и вы помирились. Почему ты скрывал это от меня?
Вамбо понял, о ком думает Элинор. О визите Ирены также известно, очевидно, через хозяйку. Но у него не было ни малейшего желания усмехаться, а тем более исправлять ошибку. Пусть думает что хочет. Сегодня с этим должно быть покончено. Вдруг ему вспомнилась книга на столе у Айты.
— Если бы я был демиургом, я создал бы человека похожим не на обезьян, а на тех насекомых, которые обретают крылья для любви только в конце жизни.
— Что ты сказал?
— Ах, неважно. Все равно, мы не можем превратиться в бабочек... Одним словом, наши отношения придется прекратить.
Элинор была из тех женщин, которые предпочитают сами давать мужчинам отставку. А Вамбо слишком ей нравился, чтобы она могла от него отказаться. Слова его настигли ее на той стадии отношений, когда желание еще только возрастало, когда воображаемые сладострастные картины будущих свиданий еще не начали тускнеть. Таких жестоких слов ей никто не говорил. Она почувствовала себя старой тряпкой, рваным лоскутом, который не годится даже для мытья полов. Удар был слишком резким и прямым, чтобы противопоставить ему какую-нибудь увертку. Она опустилась на стул, обессилев, только в глазах, искавших его взгляда, тлела боль и мольба о пощаде. Она и не догадывалась, что это и есть ее лучшая уловка, единственный оставшийся ей способ сопротивления.
Вамбо, неопытный в таких объяснениях, думал, что самое трудное — это сказать прямо то, что сказал он! «Нашу связь надо прекратить». Он надеялся, что после этого сигнала откроются все двери на простор, где его ждут, где его встретит настоящая любовь и верность, цветение и плоды. Но не успел он даже удивиться, как оказался в тесной каморке сочувствия, из которой только путь назад был свободен. А вперед можно было двигаться лишь сквозь стену, при помощи взрывчатки и лома. Как странно, вчера, когда он листал книжку Айты, ему попался на глаза именно тот абзац, где Франс говорит о сострадании. Словно предупреждение. Впрочем, сострадание нахлынуло бы сейчас и без помощи Франса. Старик был неправ. Сочувствие не везде нужно. Сочувствием не всегда можно достичь цели. Иногда оно оказывается бессмысленным и тяжелым, как гири на ногах.
— А теперь я должен идти. Как сказал, так и будет.
— Понимаю. Ничего не поделаешь. Но почему ты скрывал ее от меня?
— Это не та, о которой ты думаешь. С совсем другой женщиной
