жалобно запричитала:
— Вот ведь, вот ведь почему он теперь так странно на меня смотрел...
Реза медленно шинковала овощи, не спуская с нее глаз, но после этих слов, сделав машинально пару движений, бросила работу. Приковыляв к Люцке на ее стон «Я прямо не знаю, что теперь делать-то!», кухарка нежно погладила ее по голове, пристроив оную на своей бесформенной груди, разжала ей кулачки, трущие глаза краем передника, и по-матерински промакнула слезы.
— Золотко ты мое, — утешала она Люцину, — так, значит, ты согласна пойти на эту жертву?
Они довольно надолго прильнули друг к другу, пока Люцина, упершись локтями в колени и закрыв руками лицо, наконец не проговорила на одном длинном неровном всхлипе:
— Пойду завтра утром на исповедь, и как скажет священник, так и сделаю! А там видно будет — воля на то Божья или искушение дьявольское!
— Неужто тебя сподобил Дух Святый?! — радостно воскликнула Реза. — Сколько раз я говорила тебе: вступай к нам в третий орден святого Франциска Ассизского! И благодать Божья будет всегда с тобой, и умереть ты сможешь, когда захочешь, и, может быть, попадешь в царство небесное, минуя чистилище, а ради этого стоит решиться, подумай!.. И знаешь что, дорогая моя, золотая девочка, я, конечно, рада, что ты хочешь исповедаться и причаститься, но говорят ведь — лучше идти к мастеру, чем к подмастерью... Иди-ка ты лучше к его преподобию отцу Цириаку из монастыря кларисок, это прямо тут, за углом, — Реза мотнула головой, указывая направление, — а как только туда войдешь, сразу ощутишь такую благодать, будто крылья у тебя выросли. А ежели скажешь священнику, что ему руку просила поцеловать кухарка из дома Могизлов, увидишь, он разберется во всех твоих бедах, как никто другой! Он исповедует только женщин и знает все наши тонкости...
На следующий день, в воскресенье, когда Люцка вернулась к завтраку после святого причастия, даже непосвященному было видно, что с ней произошло нечто совершенно исключительное. Глаза ее сияли прямо-таки неземным светом.
В паузах между поглощением пищи — а ела Люцка всегда много и с аппетитом — она спешила выложить новости:
— «Милая моя сестра во Христе, — сказал мне его преподобие отец Цириак, ну и старичок, я вам доложу! — Святая Церковь в данном случае не может и не имеет права указывать, как вам поступить. Полагайтесь на волю Божию! Я же, как ваш духовный наставник, могу сказать, что даже среди истинно христианских дел, которые предписывает Святое писание, нет подобной жертвы, а значит, и Спаситель, Бог наш Иисус Христос, этого от нас не требует, не вменяет нам в святую обязанность. Но, конечно же, дорогая моя сестра во Христе, если вы решитесь на подобную жертву, вы делом подтвердите, что возлюбили ближнего своего не только как себя самого, но даже больше. Совершив такой поступок, вы добровольно принимаете на себя обет мученичества, чего от вас никто не требует, и ваш поступок явится истинным воплощением заповедей блаженства. И потому, дорогая моя сестра во Христе, вас, наверное, будут чтить, как блаженную Анну... Кстати, как звать вас?» Я ответила, что Люцией, а он тогда: «Вас нужно бы называть Богумилой, ибо то, что вы собираетесь совершить, на самом деле Богу мило...»
— Я надеюсь, ты по простоте душевной не проговорилась, что тебе за муки твои и страдания обещано ни много ни мало десять тысяч? Вот сглупила бы! Священник-то у нас добрый, отзывчивый, но сразу чует, что почем, не меньше десятки ему за исповедь вынь да положь! Неведение, правда, не грех, и потому за него он просто монетой берет или подарочком, ну а ежели полное отпущение требуется, то, ясное дело, недешево это обойдется... Какую, скажем, епитимью наложил он тебе? Иной раз уж так бывает строг: за всякую ерунду заставляет читать все молитвы подряд!
— А я даже «Пресвятую Богородицу» не читала, — растерялась Люцка. — Он мне говорит: «Ваш единственный грех заключается в том, что вы не молитесь вместе со всеми Ангелу Хранителю». Я ему отвечаю: «Ваше преподобие, каждый вечер я читаю «Господь наш, Иисус Христос вошел в сад...», а эта молитва посильнее других и для души полезнее, потому что тот, кто так молится, душу свою спасет. Моя бабушка, пани Смоларжова, говорила, что никакие другие молитвы не нужны, если так молиться каждый день....
— «Господь вошел в сад»? — переспросила Реза. — Что-то не слыхала я такой молитвы...
И тогда Люцка, экстатически вытаращив глаза, начала высоким голосом:
— Господь наш, Иисус Христос, вошел в сад и склонил свою голову на зеленую траву, на студеную росу. И были с ним ученики его, святые апостолы Петр и Павел. Господи наш, спросили они, что ты здесь делаешь? И он ответил: Считаю пять ран своих, которыми наградил меня народ иудейский: две на ногах, две на руках, одна на боку да терновый венец на голове! Идите, Петр и Павел, и скажите всем: кто трижды в день так помолится, тот три души спасет — отцовскую, материнскую и свою собственную, и попадут они в Царство Небесное. Аминь! — прочла она монотонно, не более выразительно, чем дитя малое стучит палочкой по своему барабанчику.
— Чу́дная какая молитва, прелесть просто, — одобрила Реза. — Что ж ты, негодница, до сих пор меня не научила? Тебе-то какая от нее польза — вместо трех раз на дню ты молишься только вечером!
— Зато трижды подряд, пани Реза! — гордо ответила Люцка. — Его преподобию тоже понравилась. Он мне сказал: «Вера твоя исцелила тебя, Богу милая Люция! Молись как хочешь, но помни, что истинное проявление христианской любви превыше всякой молитвы, и потому твой поступок превыше любого, самого искреннего раскаяния! Иди с Богом и принеси ему в жертву свою боль и страдание! Благославляю тебя, Люция Богу милая!» Люция Бо-гу-ми-ла‑я! — повторила Люцка, в экстазе закатив глаза чуть не на потолок.
— Угодной Богу ты станешь, если и вправду решишься, милая девочка...
— Зря сомневаетесь, пани Реза!..
— Отговаривать я тебя, голубка моя, не стану хотя бы потому, что желаю счастья нашему молодому хозяину. Но хватит ли у тебя смелости?
— А я и не боюсь, я все стерплю! И не такое видывала... Вот, глядите!
Задрав юбки, Люцка выставила на табурет ногу, обнажив похожую на бутыль, крепко сбитую икру. Самую широкую ее часть опоясывал тонкий красноватый шрам — вероятно, след очень глубокой
