должен быть ещё один, – продолжила Хайди, но уже не так уверенно, – или ты не думаешь, дед, что фройляйн Роттенмайер тоже приедет?
– Этого я заранее не могу сказать, – ответил дедушка, – но будет правильно иметь про запас лишний табурет, чтобы было на что её посадить, если всё же приедет.
Хайди задумчиво взглянула на деревянный табурет и принялась размышлять о том, как фройляйн Роттенмайер и такой стульчик без спинки смогут совместиться. Через некоторое время она, с сомнением качая головой, вздохнула:
– Дед, я не думаю, что она на него сядет.
– Тогда мы пригласим её сесть на канапе с красивой зелёной травяной обивкой, – спокойно ответил дед.
Пока Хайди раздумывала, какое такое канапе с травяной обивкой имел в виду дед, сверху вдруг послышались свист, крики и хлёсткое щёлканье прута, и тут уж Хайди не сомневалась в происхождении этих звуков. Она бросилась наверх и вмиг была окружена прыгающими с горы козами. Им, должно быть, так же как и Хайди, было в радость снова очутиться в Альпах, потому что они, высоко подпрыгивая, блеяли как никогда жизнерадостно и давили на Хайди со всех сторон, каждая норовя подобраться к ней поближе и дать волю своим чувствам.
Но Петер растолкал коз и, протиснувшись к Хайди, протянул ей пакет.
– Вот, – сказал он, считая это пояснение исчерпывающим.
Хайди удивилась.
– Ты что, получил для меня письмо прямо на пастбище? – спросила она в недоумении.
– Нет, – ответил он.
– Так. А где же ты его взял, Петер?
– Достал из мешка с обедом.
Это была истинная правда. Вчера вечером почтальон в Деревушке вручил ему письмо для Хайди. Петер сунул его в пустой мешок. Утром он положил туда свой сыр и ломоть хлеба и отправился к козам. Дядю и Хайди он, конечно, видел, когда забирал их коз, но про письмо вспомнил, только наткнувшись на него во время обеда, когда его сыр и хлеб кончились и он шарил в мешке в поисках хотя бы крошек.
Хайди внимательно прочитала свой адрес, потом поскакала к деду в сарай и радостно протянула ему письмо:
– Из Франкфурта! От Клары! Хочешь, я тебе его прочитаю?
Дедушка с удовольствием согласился, и Петер, который шёл за Хайди по пятам, тоже приготовился слушать, опёршись спиной о косяк двери: чтение Хайди всегда представляло собой целый спектакль.
Дорогая Хайди!
Мы уже всё упаковали, и через два или три дня намерены отправиться, как только папа тоже уедет, но не с нами, он должен сперва съездить в Париж. Каждый день приходит господин доктор и ещё с порога кричит: «В путь! В путь! В Альпы!» Он уже заждался, когда же мы отправимся. Знала бы ты, как ему понравилось в Альпах! Всю зиму он приходил к нам почти каждый день и всякий раз говорил, что сейчас зайдёт ко мне, он должен опять что-то рассказать! Потом подсаживался ко мне и рассказывал про те дни, которые провёл с тобой и с твоим дедушкой в Альпах. И о горах, и о цветах, и о тишине наверху, высоко над селеньями и дорогами, и о свежем, чудодейственном воздухе; и он часто говорил: «Там, наверху, все люди выздоравливают». Он и сам тоже стал совсем другим, чем был долгое время, он помолодел и повеселел. О, как я радуюсь в предвкушении, что всё это увижу, и буду у тебя в Альпах, и познакомлюсь с Петером и козами! Вначале мне надо будет полечиться на водах в Рагаце около шести недель, так посоветовал господин доктор, а потом мы будем жить в Деревушке, а в погожие дни меня будут отвозить в моём кресле на альм и оставлять у тебя на целый день. Бабуня тоже приедет и останется со мной, она тоже рада, что будет к тебе подниматься. Но представь себе, фройляйн Роттенмайер не хочет с нами ехать. Бабуня чуть не каждый день говорит: «Ну, что у нас с поездкой в Швейцарию, бесценная Роттенмайер? Не стесняйтесь, скажите, если передумаете и захотите поехать с нами». Но та всякий раз благодарит ужас как вежливо и говорит, что не хочет быть навязчивой. Но уж я-то знаю, о чём она думает. Себастиан дал такое устрашающее описание Альп, когда вернулся, проводив тебя на родину: какие ужасные скалы нависают там сверху и смотрят на тебя вниз, и что всюду можно сорваться в пропасть с обрыва, и что подниматься наверх приходится по такой крутизне, что того и гляди опрокинешься назад, и что, пожалуй, только козы, но никак не люди, способны туда взбираться без риска для жизни. Она от такого описания преисполнилась страха и с тех пор больше не мечтает о поездке в Швейцарию, как раньше. Тинетта тоже перепугалась, она тоже не хочет с нами. Поэтому мы приедем одни – бабуня и я, только Себастиан проводит нас до Рагаца, а потом снова вернётся домой.
Я не могу дождаться, когда же наконец приеду к тебе.
Прощай, дорогая Хайди, тебе тысяча приветов от бабуни.
Твоя верная подруга Клара.
Услышав эти слова, Петер вдруг принялся стегать своим прутом налево и направо в такой ярости, что все козы в страхе бросились в гору непомерными прыжками, на какие едва были способны. Петер ринулся вслед за ними, рассекая прутом воздух, как будто желая выместить на невидимой вражьей силе всю свою ярость. Этой вражьей силой, которая так озлобила Петера, была перспектива приезда гостей из Франкфурта.
Хайди была так счастлива и полна радости, что на другой же день побежала навестить бабушку и всё ей рассказать: кто приедет из Франкфурта, а особенно кто не приедет. Ведь для бабушки это событие должно было иметь большое значение, потому что всех этих людей она хорошо знала по рассказам Хайди и всегда с глубочайшим сочувствием проживала всё, что составляло её жизнь.
Хайди отправилась к бабушке сразу после обеда; она снова могла ходить в гости одна: солнце опять светило ярко и оставалось на небе долго, а по сухим склонам очень хорошо было сбегать с горы вниз, когда весёлый майский ветер подгоняет в спину. Бабушка больше не лежала в постели. Она снова сидела в своём углу и пряла шерсть на заказ. Однако выражение её лица сейчас было таким, будто она думает какую-то тяжкую думу. Это началось со вчерашнего вечера, и всю ночь тревожные мысли не давали ей заснуть. Петер пришёл домой в великой ярости, и из его отрывистых восклицаний она смогла понять, что скоро из Франкфурта в хижину на альме нагрянет целая толпа гостей. Что будет дальше, он не знал, но бабушка и без него могла додумать остальное. Это как раз и было той думой, которая тяготила её, лишая сна.
Хайди вприпрыжку вбежала в дом – и прямиком к бабушке. Села на свою скамеечку, которая всегда стояла здесь для неё наготове, и с жаром принялась рассказывать всё, что переполняло её со вчерашнего дня. Но вдруг посреди рассказа она остановилась и встревоженно спросила:
– Что ты, бабушка? Ты совсем не рада?
– Рада, рада, Хайди, я рада за тебя, потому что ты этому так радуешься, – ответила она, силясь придать себе более счастливый вид.
– Но, бабушка, я же отлично вижу, что тебя это пугает. Неужели ты подозреваешь, что фройляйн Роттенмайер тоже приедет с ними? – спросила Хайди, сама немного испугавшись.
– Нет-нет! Это ничего, ничего! – успокаивала бабушка. – Дай-ка мне
