мятых и сползших брюках с желтыми подпалинами – должно быть от утюга, – в общих чертах протер стол. Валерга сказал:
– Послушайте, молодой человек, вот этот сеньор, – он указал на Пегораро, – положил глаз на одного из цыплят, что крутятся там на витрине. Он вам покажет, какого.
Когда они вернулись с цыпленком, официант спросил:
– Закажем еще что-нибудь?
– Надо подумать, – ответил Пегораро. – Почему бы не заглянуть в меню?
Доктор Валерга затряс головой.
– В мое время, – сказал он, – никто не голодал, хотя не просил каждую минуту счет или меню. Ты садился за стойку, давал буфетчику круглую сумму, чтобы человек не нес убытки, и потом уж не удивлялся, если тебе подавали яичницу из трех дюжин яиц.
– Я работаю в этой стране уже сорок лет, – заявил официант, – и пусть я ослепну, если видел что-нибудь подобное. Наверное сеньору довелось читать какую-нибудь книжонку с выдумками и стариковскими побасенками.
– Это меня вы называете выдумщиком? – вопросил доктор. – Вы хотите, чтобы я вас убил?
– Не обращайте на него внимания, – торопливо вмешался Майдана. – Дед сам не знает, что говорит.
– А ты не беспокойся, – ответил Валерга. – Я сегодня мягче пуха. Плевать мне на этого старика. По мне пусть подаст, что заказано, а потом катится на скорм червям.
– Но доктор, – умоляюще сказал Пегораро, – цыпленочка не хватит на всех.
– А кто сказал, что должно хватить? Ребята начнут с мясного ассорти, Гауна и я, как люди почтенные, займемся цыпленком, а ты, поскольку должен беречься, ограничишься хлебным супом и чем-нибудь овощным.
Гауна сделал вид, что не заметил подмигивания доктора. Он уже устал от его шуточек и вспышек гнева. Табоада был прав: Валерга – несносный старик. Упрямый, грубый и злой. А что до ребят – они просто жалкие типы, кандидаты в уголовники. Почему он так долго этого не понимал? И вот, чтобы шляться по городу с этими болванами, он ушел из дому, не предупредив жену. Будет ли Клара и дальше его любить? Без нее и без Ларсена мир для него опустеет.
Он отодвинул тарелку. Есть ему не хотелось. Доктор разделывался с половиной цыпленка, ребята пожирали закуску, таская друг у друга кружки вареной колбасы и салями. Пегораро наворачивал суп. Гауна поглядел на них с ненавистью.
– Ты не будешь? – спросил Пегораро.
– Нет, – ответил Гауна.
Пегораро мгновенно ухватил цыпленка, оставленного Гауной, и стал жадно его обгладывать. Доктор как будто рассердился, но помолчал. Гауна отпил вина. Доктор и ребята все еще возились с едой, и Гауна выпил три-четыре стакана. Доктор предложил отправиться в заведение на улице Меданос.
– К немкам, помните? В двадцать седьмом мы почтили его своим посещением.
XLI
Отяжелев от еды, все решили пройтись. Наконец они добрались до улицы Меданос. Заведение было закрыто. Почти все места, где они побывали в двадцать седьмом году, теперь были закрыты. Они вышли на широкий проспект, и под оглушительный и непрерывный грохот ближайшего оркестра доктор рассказал, как много лет назад поджег ряженую, которая чем-то ему не угодила.
– Видели бы вы, как она бежала, бедняжка, в соломенной юбочке, с маленькой гитарой, которую называют укелеле. В газетах, в полицейской хронике ее описывали, как «живой факел».
В одном кафе, уже недалеко от Ривадавии, Гауна припомнил, что в двадцать седьмом году они сидели здесь, даже быть может за тем же столиком, и что здесь что-то произошло с каким-то мальчиком. На миг ему показалось, что он вспомнил этот эпизод, почувствовал то, что чувствовал тогда. Он спросил:
– Мне кажется, тут случилась какая-то история с ребенком, вы помните, что это было?
– Абсолютно ничего не помню, – заявил доктор, глотая звук «б» и удваивая «с».
– Сдохнуть мне на этом месте, если мне хоть что-то запомнилось, – сказал Антунес.
Гауна подумал, что если он вспомнит этот случай, из глубины памяти всплывут чудесные утраченные мгновения… Пока ясно было одно: тогдашнего настроения уже не вернуть. Сейчас он не мог отдаться чувству безраздельного единения с друзьями, чувству почти магической власти, пронизанному щедрой беспечностью. Сейчас он был лишь придирчивым и недобрым наблюдателем.
Осушив рюмку джина, Гауна уловил что-то похожее на воспоминание о карнавале двадцать седьмого года. Ощущая себя невероятно хитрым, он спросил:
– Где мы проведем ночь, доктор?
– Не беспокойся, – ответил Валерга. – В Буэнос-Айресе нет недостатка в постелях по песо за ночь.
– По мне, – заметил Пегораро, – так Эмилито уже не прочь вернуться в свою нору. Он какой-то скучный, как в воду опущенный, понимаешь ли.
– В тот раз, – продолжал Гауна, – мы отправились в усадьбу какого-то вашего друга.
– Куда-куда? – переспросил доктор.
– В усадьбу. Нас встретила очень недовольная сеньора и куча собак.
Валерга только улыбнулся.
Ребята говорили свободно, словно чувствуя, что у доктора не было настроения их попрекать.
– Теперь ты решил экономить? – спросил Пегораро. – Такой человек, как ты не станет дрожать над жалким песо.
– Не обращай внимания, – с жаром вмешался Антунес. – Мой постоянный девиз: мы должны беречь каждый твой сентаво.
– Они не понимают тебя, Эмилито, – заметил доктор почти ласково. Затем, обращаясь к молодым людям, пояснил: – По определенной причине, известной ему одному, Эмилио хочет, чтобы мы повторили путь, пройденный нами в двадцать седьмом году. Вам незачем знать эту причину, иначе, я полагаю, он объяснил бы все нам, своим друзьям.
– Но доктор, – запротестовал Гауна.
– Не терплю, когда меня прерывают. Я говорил, что мы друзья всей твоей жизни и что меня удивляет твоя уклончивость. Другому бы я этого не простил. При одной только мысли у меня закипает кровь. Но Эмилито – иное дело: он человек везучий, он был так любезен, что вспомнил о нас, пригласил нас, и, чтобы выразить это одним словом, никто не скажет, что я не умею быть благодарным.
– Но доктор, уверяю вас… – настаивал Гауна.
– Тебе не надо оправдываться, – остановил его Валерга, снова говоря дружеским тоном. Потом обратился к ребятам: – Порой нам хочется вернуться туда, где мы часто бывали в пору золотой юности. Порой, сказал я, потому что даже самый настоящий мужчина не свободен от воспоминаний о какой-нибудь женщине. – Он снова повернулся к Гауне. – Я хочу сказать, что одобряю твое поведение. Ты прав, что ничего не говоришь. Эти сегодняшние пустозвоны рассказывают все подряд и даже не уважают доброе имя вертушки, обратившей на них внимание.
Гауна спросил себя, верить ли доктору, верить ли, что доктор верит в то, что сказал. А он сам верит в это? В чем смысл этого беспорядочного странствия? В том, чтобы отметить памятную встречу с маской в «Арменонвиле»? Или он повторяет путь в магической надежде, что повторится и сама встреча?
Они заказали еще по порции джина и вышли из кафе. Доктор объявил двусмысленным тоном:
– Теперь отправились в усадьбу.
Антунес подтолкнул Майдану локтем, и оба засмеялись, Пегораро тоже. Валерга строгим взглядом призвал их к молчанию.
Вдали светились огни Ривадавии, оттуда доносился шум. Они разминулись с двумя сеньоритами,
