на когда это приглашение, он застрелит Гауниту, – заметил Антунес с нервным смешком.
– На когда же? – спросил доктор.
– На сегодня, – ответил Гауна.
Доктор повернулся к Антунесу.
– Ты что себе вообразил, а? Думаешь, я старая кляча и не могу взбрыкнуть при звуке боевой трубы?
– Куда мы пойдем? – спросил Майдана, быть может затем, чтобы отвлечь их от спора.
Гауна понял, что должен быть непреклонным.
– Мы повторим, – сказал он, – маршрут двадцать седьмого года.
– Пройдем по тем же местам? – с тревогой спросил Пегораро. – Зачем? Надо посмотреть, что есть нового, идти в ногу со временем.
– Кто ты такой, чтобы высказывать тут свое мнение? – возразил доктор. – Слово за Эмилито, потому что деньги выиграл он. Это ясно всем или надо прокричать каждому в ухо? Я полностью согласен, пусть хоть ему заблагорассудится кружить по тем же местам, точно вол на току.
Доктор прошел в соседнюю комнату и через несколько минут вернулся с платком на шее, шалью из викуньи на плечах, в черном пиджаке, тех же брюках и лаковых, очень блестящих туфлях. От него исходил почти женственный запах гвоздики – быть может, талька. Свежепричесанные волосы жирно блестели.
– В поход, рекруты, – скомандовал он, открывая двери и пропуская ребят вперед. Потом обратился к Гауне: – А теперь?
– Теперь мы зайдем в парикмахерскую Праканико, – сказал Гауна. – Это благодаря ему я выиграл деньги. Было бы подло его не пригласить.
– Наш друг всегда любил гулять в обществе парикмахеров, – заметил Пегораро.
– Наверное он забыл поговорку, – высказался доктор, – идти в парикмахерскую и вернуться без парика.
Все долго смеялись. Пегораро прошептал на ухо Гауне:
– Доктор в прекрасном настроении, – в голосе Пегораро слышались восхищение и теплота. – Мне кажется, пока нечего опасаться неприятных стычек.
Довольно долго они стучали в дверь дома, где жил парикмахер. Когда Валерга уже начал проявлять признаки нетерпения, дверь открыла жена Праканико.
– Праканико дома? – спросил Гауна.
– Куда там, – ответила сеньора – Вы же видите, он целый год работает как лошадь, всегда на передовой, как и полагается, раб своего долга, но вам даже не представить, что на него находит, когда начинается карнавал. За ним зашел Савастано с площади Онсе – еще один, кого я просто не переношу, – и оба отправились поглядеть, не найдется ли для них местечка в аллегории на повозке доктора Карбоне.
Они сели в поезд на станции Сааведра. Гауна понял, что его план повторить в точности все действия и весь маршрут трех карнавальных дней двадцать седьмого года был неосуществим: отсутствие – на его взгляд, дезертирство – парикмахера безмерно огорчало его. Он утешался мыслью, что даже будь с ними Праканико, все равно компания была бы другой, ведь, если подумать хорошенько, Праканико – не Массантонио, но несомненно оба были парикмахерами, и этот факт – к чему скрывать – имел огромное значение. Компания двадцать седьмого года состояла из доктора, ребят и парикмахера. И печальная правда заключалась в том, что парикмахера-то теперь с ними не было.
XL
Они сошли в Вилья-Девото и по улице Фернандеса Энсисо дошли до площади Ареналес. По пути они встретили несколько ряженых – казалось, те сбились с пути, и им было стыдно.
– Хорошо еще, водой не обливают, – пробормотал Майдана.
– Пусть только попробуют, – мрачно отозвался Антунес. – Своим 38-м я продырявлю лоб любому.
Доктор похлопал Гауну по спине.
– Твоя прогулочка может получиться скучноватой, – сказал он улыбаясь. – Оживление прошлых лет не имеет места быть.
– Вы помните карнавал двадцать седьмого года? – спросил Гауна. – Проспекты казались сплошным праздничным шествием.
– Еще нет и восьми, – заметил Майдана, – а уже глаза слипаются. Нет жизни, нет веселья. Все бесполезно.
– Бесполезно, – подтвердил доктор. – В этой стране все катится к худшему, даже карнавалы. Кругом сплошной упадок, – и через несколько секунд медленно добавил: – Самый жалкий упадок.
– Пойдёмте выпьем по рюмке в этот клуб с бразильским названием – «Лос Мининос» или что-то в этом роде, – предложил Гауна.
Майдана отрицательно качнул головой. Потом снизошел до объяснения:
– Нас не пустят. Мы не члены клуба.
– Но в прошлый раз пустили, – настаивал Гауна.
– В прошлый раз, – объяснил Пегораро, – у Бриолина были приятели среди членов правления.
Майдана молча кивнул. Они пошли дальше, не особенно заботясь, в каком направлении.
– Ещё слишком рано, чтобы уставать, – запротестовал доктор.
Они продолжили путь. Через какое-то время увидели вдали коляску.
– Коляска! – крикнул Гауна.
Они подозвали экипаж.
– В Ривадавию, – приказал Валерга.
Доктор и Гауна устроились на главном сидении, трое ребят – на приставной скамейке. Майдана, оказавшийся сбоку и почти снаружи, спросил:
– Маэстро, у вас не найдется для этих сельдей бочки чуть побольше?
Доктор задумчиво сказал:
– Надо найти приличное заведение. Я бы поел мяса на углях.
– Я не голоден, – с грустью предупредил Пегораро. – Могу обойтись ломтиком салями и несколькими пирожками с мясом.
Гауна думал о карнавале двадцать седьмого года – тогда с первого же вечера все было иначе. Словно говоря с ребятами, он сказал себе: «Тогда было другое воодушевление, человечность, тепло». Ему казалось, что и он сам в тот раз был меньше озабочен личными обстоятельствами, беспечнее отдавался общению с друзьями, ночному веселью. Быть может, в двадцать седьмом году они уехали с Сааведры, уже пропустив две-три рюмки. А может, теперь ему казалось, что он вспоминает начало той прогулки, а на самом деле вспоминал то, что было потом – конец первой ночи или середину второй.
– Пожалуй, мне лучше съесть немного тушеного мяса по-испански, – продолжил Пегораро, передумав. – С этой тяжестью в желудке мне надо строго придерживаться легкой пищи.
Гауна убеждался, что настроение двадцать седьмого года вернуть нельзя; однако когда они, уклоняясь от встречной процессии, свернули на пустую улочку с неровными рядами домов, он ощутил некий отзвук этого настроения – как улавливаешь отзвук забытой мелодии, – долетающий издалека, легкими, но упорными дуновениями.
– Сделайте мне одолжение, доктор, взгляните на этого цыпленка, – воскликнул Пегораро, наполовину свесившись из коляски; они выезжали на проспект и на повороте почти прижались к тротуару. – Этот цыпленок allo spiedo [39], вон тот, второй, который сейчас уже почти скрылся. Не говорите, что вы его не видели.
– Забудь его, – посоветовал доктор. – Ты входишь в заведение, садишься, расправляешь салфетку и раз – тебя самого уже общипали, как курицу.
– Не обижайте Гауну, – жалобно попросил Пегораро.
– Я никого не обижаю, – грозно отозвался доктор.
– Пегораро имел в виду, – встревожено вмешался Майдана, – что Эмилито сегодня не станет затевать споры из-за каких-то жалких песо.
– Почему он сказал, что я обижаю? – настаивал доктор.
Антунес подмигнул и подобрался на сидении.
– Мы должны беречь денежки Гауны, как свои собственные, – комическим тоном объяснил он.
– Другого такого цыпленка нам не найти, – простонал Пегораро.
– Стойте, маэстро, – приказал Валерга кучеру, пожав плечами, и повернулся к Гауне: – Плати, Эмилио.
Когда они вошли в таверну, доктор заметил:
– В мое время цыплятами питались женщины, больные и иностранцы. Мы, мужчины, если мне не изменяет память, ели жареное мясо.
Тщедушный потный старичок в грязном люстриновом пиджаке, с жирной салфеткой подмышкой, в черных, очень
